Редакция массового всеукраинского научно-практического журнала «Промислова Безпека», ознакомившись со статьей «Имитационная модернизация: от безопасности к "рискам"» задает дополнительные вопросы от имени своих читателей:  

1. Считает ли автор, что западная модель обеспечения промышленной безопасности хуже той, что была при СССР? Если да, то почему там меньше травмируется и гибнет на производстве?  

2. Будут ли работать, будут ли эффективными в России и Украине стандарты, принятые в Евросоюзе, в частности OHSAS1801 и другие. Могут ли они быть альтернативой бывшим ГОСТам?  

3. Автор критикует теорию управления рисками, но ведь она работает на территории Украины, по крайней мере очагово (Николаевский глиноземный комбинат). Разве стремление выйти на европейский рынок, не стимул внедрения на предприятиях европейских же стандартов и систем управления безопасностью?  

4. Что же делать, какая альтернатива модернизации, если на Российском примере она всего лишь "вестернезация"? 

Крупные промышленные аварии настойчиво посылают грозные сигналы опасности. Распознать их у нас все чаще и нечем, и некому. Утрата инструментов рефлексии быстро топит бесценный трагический опыт в информационном шуме до очередного всплеска от следующей «непонятной» аварии. Ослабленное государство, зачаточный бизнес и привойное среднеклассное общество не предлагают внятного ответа на оформившиеся техногенные угрозы из промышленной части техносферы. Рано или поздно тяжесть техногенных потерь придется взвалить на свои плечи большинству обитателей постсоветских техноландшафтов – сбросить свои производственные издержки обеспечения безопасности на страны третьего мира нам вряд ли удастся.

Острые вопросы, поставленные редакцией журнала «Промислова Безпека» весьма актуальны для большинства читателей украинского журнала. В электронном опросе своих читателей на вопрос «Как Вы оцениваете состояние промышленной безопасности в Украине?» почти 70% из ответивших считают, что «Состояние ужасное. Срочно нужно что-то делать»  («Все отлично. Наши предприятия вполне безопасны» - 12%; «Состояние нормальное. Мы не сильно отличаемся от других стран СНГ» - 19%).

Совместный поиск ответов на поставленные журналом вопросы о промышленной безопасности жизненно важен для сбережения разрушающегося настоящего и будущего развития безопасной промышленности на просторах евразийской технической культуры - в первую очередь в индустриальных Украине, Белоруссии, Молдавии, Казахстане и России.  

В расхожих суждениях по поставленным вопросам запутано много приятных мифов и заблуждений, с которыми придется расстаться, если хотим, не выживать с прозябанием, а безопасно жить и трудиться в современных техноландшафтах.

Сегодня стал доступен для обсуждения и плодотворного анализа обширный опыт жесткой аварийной адаптации больших отечественных производственных технико-социальных систем, попавших в необычное рыночное окружение. Бытующее преклонение перед конкуренцией на глазах ведет к утратам безопасноспособности.

Для упорядочивания содержания ответов, кратко очертим предметную область актуального рассмотрения. К большим технико-социальным системам и подсистемам опасных производств относят (по убыванию техногенной опасности): промышленность, транспорт, строительство, жилищно-коммунальное хозяйство, агропром, леспром, связь и др. В наиболее опасной части промышленности обычно выделяют электроэнергетику, топливную промышленность (нефтегазодобычу и нефтегазопереработку, угольнаю и сланцевую промышленность), горнодобывающую промышленность, черную и цветную металлургию, химическую и нефтехимическую промышленность, машиностроение и металлообработку, и др. Другими словами вопросы промышленной безопасности сегодня актуальны для больших отраслевых комплексов опасных производственных объектов (далее для краткости будем обозначать эту наиболее техногенно опасную производственную часть техноландшафтов как промтехнофера).

В широком смысле под безопасностью в промтехносфере понимают способность производственных технико-социальных систем устойчиво и целенаправленно функционировать в условиях внутренних и внешних опасностей и угроз. Акцентируя опасность на аварийности и травматизма, говорят о промышленной безопасности и охране труда (включающей технику безопасности, производственную санитарию, электробезопасность, противопожарные мероприятия и др.). Перейдем к вопросам журнала «Промислова Безпека»:

1. Считает ли автор, что западная модель обеспечения промышленной безопасности хуже той, что была при СССР? Если да, то почему там меньше травмируется и гибнет на производстве?

Западная модель обеспечения промышленной безопасности не хуже и не лучше той, что была в СССР – впрямую сравнивать их сложно, да и незачем. Большие самобытные культуры (Запад, историческая Россия – в последние столетия в облике Российской Империи и СССР, Япония, Китай, Индия, Латинская Америка и др.) дают свои ответы на вызовы времени (на ту же опасность крупных промышленных аварий в зрелом индустриализме) и создают особые пригодные инструменты парирования угроз (в той же промышленной безопасности).

Обмен знаниями между цивилизациями интенсивно идет всегда, но изменения базовых институтов (к примеру, уклада хозяйства и способов его защиты) происходят медленно и трудно. Известная формула гласит, что народ, как главный держатель любой страны, живет и сохраняется только благодаря своим пережиткам. Речь не идет о благе консервации застоя. Обычно после него и наступают чрезвычайно резкие и более опасные подвижки. Все культуры ищут динамическое равновесие между традицией и внедрением неведомого нового, причем у всех есть свои фундаментальные ограничения и исторические возможности – в природе, в обществе и в техносфере.

Все серьезные исследования, например, «японского экономического чуда» подчеркивают важную роль традиций в японских успехах. При заимствовании техники и иных элементов западной культуры, японцы подвергали их очистке от западной метафизики и оценочно-ценностных категорий, пропуская через ценностный фильтр собственной культуры, т.е. обвязывали чужеродные элементы своими связями. К примитивной имитации у передовых чужеземцев скатываются слабеющие культуры, на спаде утрачивающие свою самобытность, удел которых – встроиться в периферию слабых, конкурируя там за обслуживание сильных.

Более чем 20-летний опыт неолиберальных имитационных реформ в РФ наглядно показал, что для достижения реализуемых целей по вестернизации РФ (догоняющей модернизации) существуют фундаментальные ограничения:

1)     в Природе: суровые климатические и географические условия обжитых мест (протяженность ландшафтов, бедность морских путей, северо-континентальность климата, рискованное земледелие и проч. – экономическая география хуже только в Монголии);

2)     в Обществе: даже изуродованное постсоветское общество осталось в целом традиционным, отличается «врожденными» патернализмом, державностью, государственностью и равнодушием к диковинкам индивидуализма («негодный народ» зафиксировал еще в николаевской России известный французский литератор маркиз де Кюстин, который прямо указал: «здесь следовало бы все разрушить, чтобы создать народ»);

3)     в Техносфере: неприглядные техноландшафты РФ вовсе не пусты, а заполнены «монопольными» технико-социальными системами, которые функционально проектировались для обеспечения жизненных потребностей народов СССР. Полноценно адаптировать их для целей эффективного извлечения прибыли очень трудно, а часто и невозможно. Требуется заменить их новыми «конкурирующими» системами с принципиально иными параметрами и функциями (в большинстве случаев это не только чрезвычайно затратно, но и невозможно технически, как построить конкурирующие ГЭС, проложить рядом несколько теплотрасс или вести независимую газодобычу). Обменять советский «технолом» на новую мобильную техносферу не у кого. Очаги новых конкурентноприспособившихся производств быстро затухнут без энергии «отживающих» монопольных технико-социальных систем.

В индустриальную эпоху базовым институтом, на котором стоят и воспроизводятся цивилизации, выступают большие производственные технико-социальные системы промышленности, транспорта, строительства, жилищно-коммунального хозяйства, агропрома, леспрома, связи и др. Острый вопрос обеспечения их промышленной безопасности возник по историческим меркам совсем недавно – во второй половине XX века. Тогда же в разных культурах сложились оригинальные модели промышленной безопасности, внедрялись свои подходы предупреждения опасностей и парирования угроз крупных промышленных аварий.

В 1970-80-е годы сложность промтехносферы перерастает бытовавшие инструменты обеспечения технической надежности. Сначала на Западе, а потом и в незападных странах происходят тяжелые техногенные аварии: 

− Стейтен Исланд (США, 1973 г., пожар с участием СПГ, погибло 40 чел.),

− Потчефструм (ЮАР, 1973 г., утечка аммиака, погибло 18 чел.),

− Фликсборо (Великобритания, 1974 г., взрыв циклогексана, погибло 28 и травмировано 89 чел.),

− Декейтор (Иллинойс, США, 1974 г., взрыв пропана, погибло 7 и травмировано 152 чел.),

− Беек (Нидерланды, 1975 г., взрыв пропилена, погибло 14 и травмировано 107 чел.),

− Севезо (Италия, 1976 г., токсическое заражение от выброса диоксина, пострадало 30 чел., переселены 220 тыс. чел.),

− Уэстуэго, Галвестон и др. (США, декабрь 1977 г., 5 взрывов пыли за 8 дней на разных элеваторах, погибло 59 и 48 чел. ранены)

− Сан-Карлос (Испания, 1978 г, взрыв пропилена, погибло 215 чел.),

− Санта Круз (Мексика, 1978 г., пожар с участием метана, погибло 52 чел.),

− Ортуэлла (Испания, 1980 г., от взрыва пропана погиб 51 чел.),

− Бхопал (Индия, 1984 г., выброс метилизоцианата, погибло более 2 тыс. чел, стали инвалидами более 200 тыс. чел),

− Сан-Хуан-Иксуатепек (Мехико-Сити, Мексика, 1984 г., взрывы сжиженного нефтяного газа, погибло 644 чел., 7087 чел. травмированы),

− Арзамас (СССР, 1988 г., взрыв гексогена, погиб 91 чел., пострадали 1500 чел.),

− Piper Alpha (Северное море, 1988, взрыв газа на морской нефтедобывающей платформе, погибло 167 из 226 чел.),

− Уфа (СССР, 1989 г., взрыв ШФЛУ, погибли 575, ранены более 600 чел.).

Достаточно быстро выяснилось, что техногенная опасность крупных аварий генерирует в западных технико-социальных системах еще более мощную опасность и угрозу социального характера – иррациональный страх индивида. Например, был хорошо известен и изучен такой феномен, как радиофобия или «западный ядерный страх». Для его контроля требовались в первую очередь манипулятивные приемы массовым сознанием, чем чисто технические меры безопасности. В частности принятие пороговой модели воздействия радиации на живые организмы шло в тандеме с внедрением «внеморальных» учений о приемлемом риске и стоимости человеческой жизни.

В Западной Европе накопленные технические и социальные знания о крупных промышленных авариях были формализованы в директивах Севезо I (1982 г.) и Севезо II (1996 г.). После аварии на АЭС в Тримайл-Айленд (США, 1979 г.) выдвинут эгоцентричный принцип обеспечения и исследования безопасности, когда в фокус внимания ставится не опасный объект, а индивид. Так в специальной литературе под методологией МАГАТЭ понимают, что «безопасность – защита всех лиц от чрезмерной радиационной опасности». В культурах с протестантской этикой вопрос о границах круга «всех лиц» и мере «чрезмерности» разрешается в схватке рискующих жизнью и рискующих прибылью. Конкуренция индивидов за неопасное место в техносфере привела к вытеснению опасных производств на периферию «устойчивого развития». Безопасные товары индивид потребляет без «отпечатка» опасности производства. Это и дешевле, и не терзает совесть еще недоатомизировавшихся. В конкурентной борьбе за техногенные опасности победили догоняющие.

Невозможно враз переместить все техноопасности на периферию, да это и не нужно. Полная неопасность также вредна, как и нависающая угроза. Для поддержания здраво будоражащего уровня опасностей в техноослабленных уже социо-технических системах нужны не столько физические проявления угроз, сколько их образы, специально поставляемые в массовое сознание. В широком смысле этот процесс называют «управление риском» Его ключевая цель – контроль над техногенными страхами индивидов. Подобный механизм втаскивается с реформами и в Россию, с прикрывающей болтовней об эффективном менеджменте. Но в РФ не так еще много индивидов, а «традиционные» люди никак не могут понять, о чем идет речь в «управлении риском», и ждут какого-то чудодейственного блага от профессионального управления неведомой риск-эссенцией, соединяющей в себе технику, смерть и деньги.

Другими словами безопасность в западных социо-технических системах определяется смертестойкостью индивида меж угрозами несвобод. Одна из них – несвобода производства, всегда ограниченного узкими рамками технологических возможностей и техногенных угроз. В этом контексте «свободней» покупать безопасное, чем производить «опасность». Совсем без индустрии даже в постиндустриальном обществе пока не обойтись – даже название после приставки «пост» обязывает. Однако построить безопасное производство, обеспечивающее возрастающие материальные потребности индивидов, не возможно ни технологически, ни экономически (как и свобода, безопасность есть удел избранных). Западная цивилизация при переходе в постиндустриальную эпоху натирает лишь сверкающую витрину безопасного производства. Образ витрины необходим не только для успокоения спаянных страхом своих индивидов, но и для наведения нужного порядка в подсобке – т.е. регулирования конкуренции периферийных производств. Из области такого регулирования хорошо известны различные управляемые экологические мифы – от подзабытых «озоноразрушающего», «нитратного», «сероводородного», «холестеринового», и до кричащего «парникового». Здесь же выкладываются и страхи – «ядерные», «нефтептицезамазученные», а в последнее время и «промаварийные». Показателен пример спасения 33 шахтеров из чилийской шахты Сан-Хосе осенью 2010 г., которое стало крупнейшим телешоу не только в Южной Америке, но и в мире. Социальный антрополог Поль Расс из Женевского университета так объяснял сумасшедший рейтинг «шахтерских трансляций» на Западе: «Для массового сознания подобное извлечение из шахты — то есть, почти что из ада – есть зримое, осязаемое чудо воскрешения из мертвых. В том смысле, что "ад – это не только шахта, но и алчность, которая послала людей в такую жуткую глубину, пренебрегая нормами безопасности"».

Подсобка витрины «безопасного постиндустриализма» живет своей производственной жизнью. Китай здесь, пожалуй, наиболее яркий представитель – мировая фабрика. Уголь – ее основная энергия, хлеб китайской промышленности, как в классической ранней индустриальной стране. На примере смертельного травматизма в традиционной для индустриализма угледобыче (см. таблицу ниже) видно, что в подсобке витрины постиндустриализма о безопасности производства речь пока не идет.

По слепой статистике вроде бы выходит, что флагман безопасности угледобычи – США, а аутсайдер – Китай и Украина. Но из этих цифр никак не следует, что РФ нужно становится вровень с США или с Китаем, и радоваться отстоянию от Украины. Не соблюдаются элементарные критерии подобия: начиная от горно-геологических, технологических и организационных условий добычи и вплоть до состояния экономического роста в Китае и США, и затяжного кризиса «перехода к рыночной экономике» в России и Украине. Посыпать голову пеплом нам некогда, слишком опасно. В данном случае полезнее сравнивать угледобычу не в Украине и Китае, а в УССР и Украине, не в России и США, а в РСФСР и РФ. Тогда наглядно будет видно, как изменялась промышленная безопасность и куда направлен вектор изменений и промышленности, и безопасности в промышленности.

Дилемма «производство – безопасность» в подсобке вырождается в производство без безопасности, а на витрине – в безопасность без производства. Критерии безопасности и экономической эффективности лежат на разных полюсах производственной деятельности. Решить все производственные проблемы одними экономическими реформами не удается. Наглядный пример – реструктуризация угольной промышленности в РФ. Грезы о невидимой руке рынка материализовались в шахтах подзатыльниками крупных аварий, периодически направляющими реформаторский восторг в затяжной нокдаун. Надо отдать должное мессианскому упорству реформаторов и жертвенной стойкости реформируемых. Бой с тенью конкурентоспособности продолжается, несмотря на давно выброшенное заморским тренером полотенце, отзвонивший гонг и опустевший зал.

Поздний СССР не был ни витриной, ни подсобкой небезопасного производства. За железным занавесом он мог позволить себе такую роскошь как безопасный труд, который в «свободном рынке» оказался неконкурентоспособным товаром. В СССР был свой вектор обеспечения безопасности производства, нацеленный не на индивида, а на источник опасности, на его изучение и «незримое» предупреждение аварий. Наивные предперестроечные попытки поконкурировать с западной витриной только подрывали хозяйство.

Толчком к выработке отечественной концепции обеспечения безопасности в техносфере стала авария на Чернобыльской АЭС (СССР, 1986 г.). В программных работах академика АН СССР В.А. Легасова выражена необходимость формирования новой методологии обеспечения безопасности, являющейся одновременно научно-технической и социально-экономической проблемой. Такая методология создавалась не на пустом месте от Чернобыля, а кропотливо формировалась отечественными учеными и практиками – например, в ВМФ СССР школой И.А. Рябинина еще за три десятилетия до 1986 г.

По идеологическим причинам в СССР нельзя было явно отвергать бытовавшую концепцию «абсолютной безопасности», тем более на пути к ней были достигнуты признанные успехи в охране труда. Однако опыт крупных промышленных аварий на Западе, а затем и в СССР показал, что в сложных технико-социальных системах только техники безопасности оказывается недостаточно. Сильно упрощая можно сказать, что техника безопасности соотносится с человеко-машинной системой и в этом смысле базируется на знаниях о психологии и о надежности технических элементов. Для управления сложными технико-социальными системами (типичный пример – опасный производственный объект) необходимы уже не только технические знания, поэтому промышленная безопасность идет рука об руку с социологией. Не стоит также забывать, что подавляющее большинство отечественных предприятий родом из советского прошлого, а это означает наличие у них множества явных и неявных энерго-материальных, информационных, социально-хозяйственных и иных связей с окружающими техноландшафтами. В творческом преодолении концепции «абсолютной безопасности» у нас сложилось представление о безопасности промышленного производства как системной категории. Безопасность рассматривается как жизненный атрибут взаимопомощи при функционировании сложных технико-социальных систем в нечужеродном окружении техноландшафтов. Иными словами, обеспечивая безопасность, очерчивают и раздвинают границы жизнестойкости человека-труженика.

Известным результатом отечественного подхода к безопасности в технико-социальных системах стала уникальная система государственной стандартизации безопасности отечественного производства. Оригинальные отечественные подходы разработаны и в такой «модной» сфере, как анализ опасностей и оценка техногенного риска: сущность этой процедуры не в «успокоительном» сравнении с критериями приемлемого риска, а в априорном поиске слабых мест и в оптимизации адресных мер безопасности на опасных производственных объектах.

Сегодня в российской промышленной безопасности в ритме реформ деиндустриализации и технического регулирования существенно изменяются как промышленность, так и безопасность. Характер изменений обусловлен несоответствием между рыночными целями и безопасными проектными режимами «недоизношенных совковых» производств. Если раньше мы двигались от надежности человеко-машинных систем к безопасности технико-социальных, то теперь нам настойчиво предлагают вновь обратиться к надежности. К «надежности» рынка техники. Теперь при решении проблем обеспечения безопасности в техносфере в фокус внимания ставится не индивид, как на Западе, и не опасный объект, как в позднем СССР и по инерции в ранней РФ. В центр сферы безопасности помещается продавец (каких-то) товаров (какого-то) производства. Безопасность понимается, как свойство товара на рынке не причинять (сразу) вред покупателю. Товар не несет отпечатка опасности его производства[1]. Безопасность производства – побочное следствие надежного товарооборота. В либеральных монологах системная категория промышленной безопасности уподобляется механистической смеси каких-то «надежности» и «рисков».