Часть 2. Элита и застой


Элиту можно классифицировать по массе признаков. Если я просто начну перечислять эти признаки, мы уже выйдем за установленные лимиты времени. Для того чтобы уйти от перечисления, надо оговорить, что существуют так называемые элитные коды. Коды находятся в ядре системы. А многое другое — на периферии. Это не значит, что периферия не важна. Но ядро все же важнее.
Так что же в ядре нынешнего российского элитогенеза? Интересы или идеи? И то и другое. Но одновременно — ни то и ни другое.
То, с чего я хочу начать, — это некая доминанта элитного мироощущения. Я ведь специально не говорю ни «мировоззрения», ни «мировосприятия». Мироощущение — это еще более глубокая вещь. Глубокая и простая. Человек может не выработать ни мировоззрения, ни мировосприятия. Или может существовать как бы отдельно от них. Жить одним, а декларировать другое. Но мироощущение у него все равно есть.
Чем более незрелым является сообщество (элитное в том числе), тем большее значение имеет мироощущение. Иногда оно оговаривается, претендуя на роль суррогата идеологии или субкультуры. А иногда оно находится по ту сторону слов. Или даже противоречит словам.
Для того чтобы его выявить, слова анализируются вместе с интонацией (нейросемантический анализ элиты). Или же тестируются ассоциации (глубокофокусное зондирование элиты). В конечном счете мироощущение репрезентируется некими нутряными «брендами» и их связками.
Бренды не могут быть сложными. Если они сложные, то это уже мировоззрение. И связки не могут быть многозвенными. Тогда это уже хотя бы мировосприятие.
Поскольку мы говорим о мироощущении, то брендов мало, они коротки и примитивно связаны друг с другом. При этом они «правят бал» — конечно, наряду с жизненными интересами, агрессивными и оборонительными импульсами и прочим. Бытие во многом определяет сознание. Но и сознание (а тем более подсознание) сильно влияет на бытие.
«Бренды», которые я намерен в этой связи рассматривать, — «Брежнев» и «застой».
Казалось бы, вся риторика элиты вращается вокруг другого. Да и бытие ее никак не детерминировано ностальгией или образами советской эпохи. И тем не менее это так. Я сошлюсь как на прямые, так и на косвенные подтверждения мироощущенческой важности для нынешней элиты брендов «Брежнев» и «застой», а также их связки.
Связка из этих брендов представляет собой конструкцию, на которую коллективное элитное бессознательное опирается в выработке поведенческих клише. Или, точнее, жизнеутвердительных и жизнепонимательных клише.
Прямым доказательством моего утверждения являются развернутые панегирики Брежневу и застою, например, из уст крупного функционера партии «Единая Россия» господина Мединского.
Господин Мединский способен к развернутому предъявлению позиции, к формулировкам и обоснованиям. Многие его коллеги по партии к этому не способны. Кроме того, у господина Мединского есть интонационная подлинность. Он не потому хвалит Брежнева и застой, что это положено. А потому, что он уверен в позитивности данных брендов и их связки. Он в этом искренне уверен. И это делает его позицию репрезентативной.
Однако можно сказать, что это позиция отдельного человека. В конце концов, каждый человек имеет право на позицию. Но если наблюдать за динамикой брендов в столь важной сфере, как передачи на государственном телевидении, то тоже можно увидеть, что некоторые другие бренды с 2000 по 2008 г. шли на убыль, а бренд «Брежнев», наоборот, интенсивно наращивался. Количество передач, их интонация и многое другое однозначно свидетельствуют об этом.
Косвенные исследования показывают, что даже лица, возмущенно отрицающие факт своей симпатии к указанной связке брендов, на деле ощущают именно это. Сознание не всегда отдает себе отчет в подобных интенциях. Но их можно уловить, используя косвенные признаки. А уловив, констатировать, что сознание существенных элитных групп и эксплуатирует рассматриваемую мною конструкцию, и цепляется за нее. Причем самыми разными способами.
Госпожа Слиска, в отличие от господина Мединского, например, никогда не выражала внятной позиции по поводу Брежнева и застоя. Но такие ее проекты, как восстановление народных дружин и других позитивов советской эпохи, могут (если исследовать структуру и направленность этих проектов) говорить о многом. Отнюдь не о наивности и глубоком непонимании сути современной России, уровня ее криминализации, невозможности применения в этих новых условиях даже безусловных позитивов советской эпохи.
Проекты Слиски — не фантомные боли и не пиар. Это способы семантической подключенности, определяющие мироощущение и алгоритмы конструирования «образа должного». Сказать, что к этому сводится вся Слиска, было бы ошибочно. Но сказать, что это лишь политический гламур, надстройка над реальной политической личностью, тоже нельзя.
Если добавить к сказанному некоторые черты политической, культурной, социальной и экономической жизни (приоритет «стабилизации», высокие нефтяные цены, возвратный, хотя и условный, патернализм, особенности политического языка и поведения и т. д.), то минимальный потенциал доказательности можно считать полученным. А большую доказательность следует сочетать с другими жанрами обсуждения.
Глубокофокусные зондирования элитного сознания говорят о том, что конструкция, которую я описал, носит укорененный и релевантный характер. Иногда она вступает в антагонизм с другими конструкциями. Иногда просто отсутствует. Но в целом, конечно же, доминирует.
На эту связку двух брендов в реальном своем мироощущении и конструировании — что-то наподобие «образа должного» — опирается существенная часть постсоветской элиты. И если честно, то не худшая ее часть.
Рассматривать элиту как «вещь в себе» — бесперспективно. Ее надо хотя бы соотнести с масштабными неэлитными низовыми процессами. Эти процессы в сопоставлении с тем, что я уже обсудил, выявляют альтернативную конструкцию. Фактически состоящую из одного бренда «Сталин». Так как статья посвящена не массовому, а элитному коллективному персонажу, только скажу, что подобный разрыв между массовыми и элитными когнитивными конструктами не сулит желаемого спокойствия.
В самом деле, победа Дмитрия Анатольевича Медведева на выборах 2 марта 2008 г. вполне убедительна. Но нельзя игнорировать то, что она обеспечена в том числе расколом и травмой низового альтернативного мироощущенческого конструкта.
То есть ситуация фундаментально неустойчивая. «Малоутешительным утешением» является то, что в настоящий момент между обществом и элитой заключен негласный договор о неприемлемости перемен. Неприемлемость перемен как высшая ценность является системной осью и единственным гарантом стабильности. Бренд «Сталин» пока чересчур аморфен, хотя и весом. Я бы сказал, более чем весом.
Но народ так напуган переменами, что готов терпеть все что угодно во избежание такой беды. В том числе и описанную мной элитную конструкцию. Пока народ даже готов ее поддерживать. Но это очень противоречивая готовность. Консенсус отсутствия перемен пока работает. Но, во-первых, никто не знает, как долго это продлится. Во-вторых, нужно еще суметь обеспечить отсутствие перемен. В-третьих, речь идет о консенсусе, построенном вокруг травмы психики. Не будешь лечить травму — летальный исход гарантирован. Начнешь лечить — исчезнет консенсус. А в-четвертых… Какое инновационное развитие при подобном консенсусе?
Но вернемся к элите как таковой и спросим себя: что, собственно, плохо в наличии рассмотренной выше «когнитивной регулятивной конструкции»?
Ведь при Брежневе было достигнуто очень многое. Какое-то умиротворение, относительное вегетарианство власти (или, так скажем, уход от явной свирепости и диктаторских перегибов, которые были и при Хрущеве). Налицо было и многое другое. Компромиссный характер элитного диалога, минимальный социальный достаток для широких слоев общества, некие гарантии ненападения врагов (ядерный паритет)… Список позитивов этим не ограничивается. Но и эти весьма весомы. Так, может быть, и нет ничего плохого в том, что работает конструкция из двух брендов — «Брежнев» и «застой»?
Гримаса нашего времени состоит в том, что мы зачастую перестаем ощущать странное. Грань между странным и нормальным сегодня стерта как никогда. В 1982 г. мне не пришлось бы обсуждать блага застоя. А сейчас приходится. Для начала скажу, что в советский период предъявленная конструкция в принципе не могла публично рассматриваться на позитиве. Она либо имела характер «фиги в кармане», войны с режимом, и тогда речь шла об отвратительном застое (т. е. застое со знаком минус). Либо же вообще нельзя было использовать бренд «застой», а нужно было говорить о позитивном содержании исторической эпохи, развитом социализме и т. д.
Но чтобы тогда — и в частных беседах, и по телевидению — говорилось, что застой — это замечательно… Это исключительно ноу-хау нынешней эпохи! Нынешней, а не брежневской!
Но это репликация влиятельна. Я бы предостерег всех, кто недооценивает ее влиятельность. Ее сила в простоте. И в созвучии каким-то нутряным чаяниям. Лозунг «Даешь застой!» разлит в воздухе многочисленных элитных поселков, окружающих наши немногочисленные благополучные мегаполисы — Москву, Санкт-Петербург и т. д.
Но этот же лозунг созвучен и другим настроениям. Не обязательно жить на Рублевке, в многомиллионном особняке, чтобы обладать подобными регулятивными кодами. Можно жить и в гораздо более скромном кирпичном коттедже или даже в уютном сайдинговом домике с гномиком на выстриженном газоне. Лозунг «Даешь застой!» — не на транспарантах. Он в душах. Люди могут говорить о развитии, причем довольно изысканно. Но это реверансы, дань моде, способ вписаться в нечто, дающее дивиденды. Нутро кричит о другом. И это нутро проявляет себя в интонации, семантике, пластике. Мало ли в чем еще…
Особый застой сложился. Не надо иллюзий, нынешняя элита — это элита зрелого постсоветского застоя.
Никогда еще застойный тип мироощущения и движения по жизненному пути не складывался в такой степени на уровне ценностного ядра. На заседании Госсовета, посвященном стратегии развития России до 2020 г., сидели очень разные люди. Меньше всего хочу мазать их одной краской. Но коллективная сущность, заполнившая зал, была непоколебимо уверена в том, что полезный для выборов или длительного брендирования разговор на тему о развитии не имеет никакого отношения к актуальному элитному бытию. Я не хочу сказать, что эта коллективная сущность была настроена саркастически или даже иронически — мол, мели, Емеля, твоя неделя. Ничуть. Коллективная сущность была настроена проникновенно и своеобразно «энтузиастически». Еще более проникновенно и энтузиастически, чем на XXIII съезде КПСС.
Повторяю, лет тридцать назад, когда советское общество еще только входило в застой, говорили бы только о его минусах. Сейчас это уже невозможно.
Но и не говорить о минусах нельзя. Первый минус застоя в том, что нет застоя без загнивания. Загнивание же представляет собой способность удерживать власть в отсутствие способности решать назревшие общественные проблемы.
Когда начинается загнивание, прервать процесс уже почти невозможно. Потому что он очень скоро приобретает гангренозный характер. А для хирургии просто нет субъекта. Как нет и мощных лекарств. Точнее, больной отказывается их принимать. Что такое «загнивание» и чем оно кончается — известно из нашей истории.
Второй минус состоит в том, что застоя на самом деле не бывает. Идеал застоя недостижим. Еще раз повторю: существует закон сохранения социальной энергии. Как и любая другая энергия, социальная энергия не может просто исчезнуть. Она может уйти на глубину и там начать изменять качество. Затем она снова вынырнет на поверхность, но уже в новом качестве. В силу этого застой — это всегда пауза. За застоем следует перестройка. И политически, и исторически наивно противопоставлять Брежнева Горбачеву.
Третий минус застоя заключается в том, что он не способен работать с социальной энергией, даже ушедшей на глубину. Аппарат застоя обладает специфическими качествами. В силу этих качеств он не может добраться своими щупальцами до «энергиума» — энергетизированного социального вещества. А если и добирается случайно куда-то, то все, куда он добрался, загадочным образом теряет энергию. Так царь Мидас превращал все, к чему он прикасался, в золото.
А социальная энергия бесхозной не бывает. Какой-нибудь чужой аппарат раньше или позже до нее доберется. И использует ее в своих целях. Так произошло даже в эпоху «железного занавеса». В нынешнюю эпоху противодей ствовать подобному перехвату энергии будет намного труднее. Между аппаратом застоя и энергиумом существует «тканевая несовместимость».
Кто-то другой эту несовместимость обязательно преодолеет. Даже если этот «кто-то» не будет носить однозначно иноземный характер, это немногое изменит. Элитный аппарат спецслужб, овладев какой-то энергией (если он сумеет это сделать), окажется в сложных отношениях с элитным политическим аппаратом, который «деэнергетизирован» самим феноменом застоя. В эпоху перестройки это называлось «живое творчество масс».
Квинтэссенцию четвертого минуса застоя отражает известная фраза Ю.В. Андропова: «…Мы до сих пор не изучили в должной мере общество, в котором живем и трудимся…» Я не буду обсуждать, что именно вкладывал в эту фразу сам Юрий Владимирович. Суть коллизии, которую я называю четвертым минусом застоя, заключается в том, что ни одной проблемы нельзя назвать, сформулировать, предъявить. Потому что каждая проблема подрывает хрупкий идеологический официоз. Возникает запрет на понимание. Даже на понимание для самой элиты. Размножение докладов «для особого пользования» ничего не меняет. Конформизм убивает все.
И потому проявляется пятый минус застоя. До 90% элиты начинает жить по принципу «мурзик — мямлик». Ведущее звено — цепкий «мурзик», способный построить нужные каналы коммуникации на любой основе. Неважно, на какой. Ну, нравится, к примеру, самому большому начальнику пить с ним водку из грелки. Чем плохой канал? Этот канал надо защищать, использовать, укреплять. Чудовищная, титаническая работа. На все остальное не остается ни сил, ни времени.
Но какие-то умственные телодвижения необходимы — этого требуют мода, пристойность… Короче, нужен еще и «квазиинтеллектуальный поплавок». Так рядом с «мурзиком» появляется нужный ему и вполне конформный «мямлик». Это называется «связь элиты и интеллигенции». Наличие такой связи убивает систему более надежно, чем яд кураре. Какое развитие? Какой прорыв? Какая динамика?
Обращаю внимание на то, что аутентичный вариант застоя был застоем чего-то. А именно — конкретного советского проекта. Соответственно, у этого застоя была устойчивость. Нынешний вариант застоя не является застоем некоего проекта. Он является «застоем в собственном соку». Преодолеть такой тип инерции на порядок сложнее.
Я не хочу сказать, что внутри застоя не может сложиться своего конструктивного элитного контура. По крайней мере внутри советского застоя такие контуры складывались. 10–15% элиты не включались в игру «мурзик — мям-лик» и одновременно не превращались в диссидентов или маргиналов. Это достигалось большим трудом. И имело очень серьезные издержки. Но на эти издержки шли. И в итоге формировался постиндустриальный потенциал элиты. Тот самый потенциал, который так грубо «употребили и выбросили» в эпоху перестройки и постперестройки.
Сейчас играть по альтернативным правилам намного сложнее. Но можно. И весь смысл в том, будет ли такая игра успешной. Потому что, по сути, мы имеем две элиты. Потенциальную и плохо оформленную элиту развития, лишенную даже того опорного базиса, который существовал в Советском Союзе. И элиту застоя, которая правит бал.
Положа руку на сердце, могу заметить, что без учета последних двух — четвертого и пятого — минусов застоя я бы лично сказал: «И пусть правит». Жизнь коротка. Никто не мешает заняться в ней массой фантастически интересных вещей. Но у застоя есть четвертый — решающий минус.
Аппарат застоя в принципе не способен переламывать никакие тенденции. Он может только как-то лавировать в потоке имеющихся тенденций. Хороший аппарат застоя лавирует хорошо. Плохой — плохо. Но никакой аппарат застоя, если только застой возник, не может переломить тенденции. Он фундаментально для этого непригоден.
Соответственно, возникают два варианта развития ситуации.
Вариант №1. Тенденции совместимы с жизнью. Тогда — пусть себе лавирует в тенденции. Он сам по себе, этот аппарат, тенденции — сами по себе. Жизнь общества продолжается, а там уж — как сложится. Каждый, кто верит, что он может все предсказать, крайне самонадеян.
Вариант №2. Тенденции несовместимы с жизнью. Тогда какой толк в том, что аппарат лавирует? То есть для него это, конечно, благо. Но ведь тоже достаточно условное благо. Если тенденции несовместимы с жизнью, то застойная система разваливается. Она не потому разваливается, что ей кто-то противостоит. Ей противостоят тенденции. И ее собственная фундаментальная неспособность эти тенденции менять.
И тут начинает срабатывать пятый минус застоя. Застой не выдерживает никаких негативных нагрузок. Он, как пузырь, является самоутончающейся системой. Как только возникает испытание, оказывается, что настоящих друзей у застоя нет. А врагов в избытке. И на сторону этих врагов перебегают все. Застой всегда опирается на конформистов. Он их создает, культивирует, организует так называемый негативный отбор. Опора на конформистов несовместима с преодолением любых вызовов и нагрузок на систему.
Эти минусы застоя для меня являются решающими. Формирование антизастойной элиты — именно как элиты — не имеет альтернатив. Точнее, этой альтернативой является достаточно быстрое в историческом плане унижение, возводящее в N-ную степень унижение 1991 года.
Не бывает хорошей политики. Бывает политика совместимая и несовместимая с жизнью. Застойная политика с жизнью несовместима. У нашего застоя нет ресурса на 20 лет. В лучшем случае — лет на пять. Да и это весьма оптимистическая оценка. Если мы не хотим осуществления негативного сценария, мы будем строить элиту незастойного типа. Мы будем строить ее не на Луне, а в нынешней несовершенной жизни. Строить, ориентируясь и на опыт, и на ошибки, и на возможности, и на беспрецедентную нынешнюю специфику. В конечном счете все решат ум и воля. Дееспособная элита сочетает в себе мужество знать и мужество хотеть. Все остальное — дело социальной техники.