Прошлое, настоящее и будущее: техника безопасности, охрана труда, пожарная, экологическая и промышленная безопасность. Междисциплинарные исследования Техника безопасности - психология, Промышленная безопасность - социология и др.
Главы брошюры о состоянии и перспективах БЕЗОПАСНОГО развития отечественной промышленности. Итоги и уроки деиндустриализации и техрегулирования сквозь призму промышленной безопасности
-В чем отличия моделей обеспечения промбезопасности на Западе, в СССР и РФ? -Евростандарты промбезопасности заменят ГОСТы и Правила ПБ? -Как на практике работают "теории управления рисками"? -Есть ли альтернатива вестернезации-модернизации в РФ и Украине?
Предлагаю сначала поговорить об экономической системе СССР и
о том, что с ней стало к концу 1980-х годов.
В этом вопросе существуют две основные точки зрения. Обе они
сходятся на том, что советская экономическая система была принципиально
нереформируемой — то есть в ней возможны были только самые косметические
изменения. А дальше начинаются разночтения: апологеты советской системы
полагают, что особо крутых реформ экономики и не требовалось, тогда как их
противники, напротив, уверены в том, что социалистический хозяйственный
механизм исчерпал себя уже к началу 1980-х и подлежал тотальному демонтажу. Мое
личное мнение не согласно ни с одной из вышеприведенных точек зрения, причем
начиная с самого их исходного тезиса, в котором обе идеологии сходятся.
Да, я действительно считаю советскую модель вполне
жизнеспособной и реформируемой. Другой вопрос, нужна ли такая вопиюще
искусственная система в принципе — но это именно другой вопрос:
жизнеспособность не есть этическая оценка, а лишь констатация приспособительной
способности конструкции. Речь же идет о том, что путь постепенных
преобразований этой системы был возможен в 1980-е годы. В конце концов,
единственным ее кричащим пороком к тому времени стала неадекватность жесткой
системы централизованного планирования структуре современной экономики: с одной
стороны, структура эта заметно усложнилась, требуя автономизации механизма принятия
решений; с другой — централизованная система слишком не гибка, чтобы позволить
национальной экономике достойно отвечать на все более часто возникавшие
информационно-технологические вызовы эпохи.
В то же время, как мне кажется, существует странное заблуждение
относительно этапов развития экономического кризиса в СССР. Обычно говорят о
брежневском «застое», хотя на самом деле причиной большинства неприятностей
1970—1980-х годов стала слишком дорогая на мировых рынках нефть. Халява
развращает: огромные бюджетные доходы позволили почивать на лаврах — что для
экономики (тем более такой неповоротливой, как советская) всегда опасно. Но это
было и все — ничего такого особо страшного с экономикой СССР в те годы не
происходило. Однако уже к 1990—1991 году в ней сложилась такая ситуация, что
можно вполне согласиться с говорившими о тяжелейшем кризисе. Что же произошло?
Ответ достаточно простой: советскую экономику обрушили всего
несколько лет правления М.С. Горбачева. Его действия не поддаются вообще
никакому рациональному осмыслению — это просто какой-то непрерывный бред.
Напоминаю основные вехи: антиалкогольная кампания, борьба с нетрудовыми
доходами, изменение статуса госпредприятий, трансформирование плана в госзаказ
и появление кооперативов — это главное, ибо все последующее уже было агонией.
Если посмотреть только на пять вышеперечисленных мероприятий и даже не касаться
сюрреалистической реальности их воплощения в жизнь, то видно, что первые два категорически
несовместимы с последними тремя. Антиалкогольная кампания и «борьба с
нетрудовыми доходами» (то есть с мелкой частной инициативой) означают движение
в сторону мобилизационной экономики — каким же образом параллельно с этими
шагами можно разрешать кооперативы? С другой стороны, если взят курс на коммерциализацию,
то означенные кампании означают просто огромные потери бюджета—усиленные
падением цен на топливо после окончания нефтяного шока 1973—1982 годов.
Что касается реформ системы государственных предприятий, то
тут вовсе нет слов. Обязательный план превратился в госзаказ, составлявший
далеко не 100% от объема производства (обычно 50—70%), а всем остальным
продуктом директора предприятий могли распоряжаться по своему усмотрению —
причем реально по свободным ценам, для чего начальству нужно было всего лишь
организовать сбытовой кооператив при предприятии. С учетом монополистического
характера советской экономики это означало автоматическое образование
сверхприбылей, многократно умноженных заметным ослаблением внешнеэкономической
монополии государства. Вскоре с помощью «ручных» кооперативов с предприятий
стали выводиться даже основные производственные фонды — короче, в течение
нескольких лет подобной государственной политики в экономике наступил тотальный
хаос. При этом значительная часть основного капитала была разграблена
бюрократической верхушкой, то есть ведущими персонами отраслевых министерств и
самих предприятий — среди них, кстати, сразу же оказалось немалое количество
вовремя подсуетившихся партийных и особенно комсомольских функционеров. И
именно эти люди составили уже в постсоветские времена костяк «олигархов».
Наконец, из-за тех же самых процессов в конце 1980-х
совокупный спрос взлетел до небес, в то время как производство стояло на месте
и даже с весны 1990 г. довольно быстро падало — чистые инвестиции, этот мотор
экономического роста, были отрицательными (то есть даже возмещение
амортизированных производственных мощностей было неполным). Понятно, что такое
положение дел означает огромную инфляцию, а в условиях системы фиксированных
цен на потребительские товары эта инфляция может проявляться только в виде
тотального дефицита. Быстро росшая политическая нестабильность переросла в
кровавую дезинтеграцию и распад государства. Понятно, что к 1991 году
реформировать было уже по сути нечего — советская система была в значительной
мере развалена, а никакой другой не просматривалось даже в проекте.
Однако если структура управления и финансовая система
действительно были разрушены, то это вовсе не значит, что и вся экономика
внезапно канула в небытие. Предприятия стояли на своих местах, потребители тоже
— соответственно, перед властями уже Российской Федерации стоял вопрос,
пытаться ли восстановить систему управления советского типа или делать что-то
новое. Вернее, вопрос этот стоял сугубо теоретически, потому как реально, судя
по всему, никто и не собирался обдумывать хотя бы частичный возврат к советской
системе, чтобы оттуда уже потихоньку двигаться. И напрасно: это было бы,
пожалуй, меньшим злом в той ситуации — для чего, однако, требовалась политическая
воля, а она на самом деле была направлена в противоположную сторону.
Сказанное выше вовсе не означает, что мне сильно нравится
советская экономическая система — совсем нет. Дело, однако, в том, что система
эта вполне реформируема лишь в рамках неизменной базовой идеологии, зато она
очень плохо трансформируема в рыночную систему. Иначе говоря, чтобы достаточно
быстро перейти от советской экономики к рыночной, нужно порушить очень многое
из имевшегося — либо отказаться от спешки.
Чтобы понять, почему это так, предлагаю обратиться к таблице
5.1 — в ней приведены расчеты сотрудников академического института ЦЭМИ,
которые на основе модели межотраслевого баланса исследовали вопрос об
источниках происхождения прибыли. Сначала они привели показатели разных
отраслей экономики в 1991 году — в рублях по тогдашним ценам. А затем
подсчитали, что случится, если враз перейти на мировые цены, разделив этот
случай на три возможных сценария развития событий в экономике — от
пессимистичного первого до оптимистичного третьего.
Легко видеть, что в советской системе цен прибыли
распределяются по отраслям более или менее равномерно. Однако достигалось это
благодаря тому, что цены на сырье и базовые материалы (топливо, электроэнергию,
лес и т.д.) были занижены в сравнении с мировыми, тогда как цены на продукцию
обрабатывающей промышленности — завышены. Соответственно, при переходе на
мировые цены в сырьевом секторе (топливная промышленность, энергетика, лесная
промышленность) образуется сверхприбыль, тогда как остальная часть экономики за
редчайшими исключениями сразу же валится. Драматизм процесса раскрывают два
числа: по второму (умеренному) варианту прибыль сырьевых отраслей должна была
составить 270 млрд долларов, тогда как в целом по экономике прибыль гораздо ниже
(193,5 млрд долларов) —то есть остальные отрасли приносят в целом убытки в
размере 76,5 млрд долларов. На самом же деле все обстоит еще хуже.
Как видно из таблицы, среди несырьевых отраслей наибольшую
прибыль могла принести промышленность строительных материалов — но достигалось
это за счет убытков в строительстве. Однако если строительная отрасль
отказывается потреблять стройматериалы по ценам, приносящим ей убытки, то
встает и промышленность стройматериалов — на практике примерно так и
получилось, когда по отрасли прокатилась волна банкротств домостроительных
комбинатов, а региональные строительные управления прозябали, работая процентов
на 10 от своих мощностей.
А обещавшая могучие прибыли лесная отрасль резко
забуксовала, потому как, во-первых, помимо мировых цен, пришла и мировая
конкуренция, а во-вторых, обвалились основные потребители ее продукции
(строительство, например). В таких условиях бессмысленно говорить, что-де
интеграция в мировую экономику отсеивает слишком затратные отрасли, давая преимущество
более экономным — жертв вивисекции оказывается уж слишком много. Обрушение
целых отраслей огромной по масштабам экономики в любом случае неприемлемо, а в
России просто невозможно: очень многие из «неэффективных» предприятий были
единственными в своих городах, так что их банкротство означало реальное
вымирание тысяч населенных пунктов.
И советская, и предшествовавшая ей российская экономика
строились по совсем иным законам, чем во многих других странах, — просто
потому, что общество было другим. Традиционное общество основано на
патернализме, то есть на покровительстве государства и заботе о не способных
преуспеть — в том числе и посредством перераспределения средств от более
сильных к более слабым. Патернализм вообще очень широко распространен; он
непременно входит во многие общественно-этические учения — от конфуцианства до
разнообразных демократических идеологий. Но либерализм его жестко отвергает, а
само слово почитает ругательством — либерализм исповедует вымирание слабых,
называя это «повышением эффективности». Поэтому принятая в России к 1992 году
либеральная программа преобразований отнеслась к неэкономическим вопросам с
глубоким безразличием: дескать, кому суждено вымереть, пущай и вымирает себе —
лишь бы удалось достичь макроэкономической стабилизации и войти в мировой
рынок. В очередной раз мы сталкиваемся с этой каннибальской этикой либерализма
— вот только на сей раз, к несчастью, современные дикари в белых воротничках
съели нас с вами.
Еще раз хочу подчеркнуть — открыть российский рынок и
форсированно вломиться в мировой нас ничто не понуждало: оставить его закрытым
не составляло никакого труда. Тому лишнее подтверждение — судьба выглядевшей
изначально достаточно скромно отрасли связи: именно благодаря удерживавшейся в
ней закрытости от реальной конкуренции (но не от современных технологий!)
отрасль не только выжила, но и неплохо развилась. Поэтому можно спорить с
нашими реформаторами, насколько вынужденными были иные мероприятия (вроде почти
полного освобождения цен и т.д.) — но внешнеторговая либерализация была сугубым
произволом. Решение о ней было чисто идеологическим: авторы этого решения были
просто одержимы идеей «войти в цивилизованный мир», «стать полноценной частью
мирового сообщества» и прочей мондиалистской чепухой того же рода.
Цит по С.А. Егишянц. ТУПИКИ ГЛОБАЛИЗАЦИИ. Торжество
прогресса или игры сатанистов? – МОСКВА. «ВЕЧЕ». - 2004
