С 1855
года начинается официальная регистрация добычи отечественных полезных
ископаемых. В этот год добыча угля в Российской империи составила 0,155 млн. т.
К началу XX века добыча угля возросла в сто раз с 0,121 млн. т в 1860 г. до 12 млн. тонн в 1900 г., а в 1916 г. достигла своего имперского максимума в 34,5 млн.
т. Основная угледобыча тогда шла в Донбассе (так в 1913 г. на территории современных Украины было добыто
22,8 млн. т, России – 6 млн. т, Казахстана – 0,09 млн. т угля).
Горное
дело, сопряженное с величайшими опасностями, вызывает со стороны государства
особые заботы об ограждении жизни и здоровья горнорабочих [12]. Статья 82 главы 11 Устава Горного возлагала на
чинов правительственного горного надзора следить за безопасностью горных и горнозаводских
рабочих [3]. Так на Горные управления Высочайшим утверждением 21
дек. 1892 г. возлагался надзор за соблюдением Правил
безопасности горных и заводских работ. Систематические данные о несчастных
случаях на горных заводах и промыслах публиковались в ежегодно издававшемся
«Сборнике статистических сведений о горнозаводской промышленности России». Например,
за 1880-1889 годы официально сообщалось (цит. по [12]):
Как видно, в 80-е годы XIX-го века в горнозаводской
промышленности Российской империи среднегодовой уровень смертельного
травматизма составлял 0,53±0,05 погибших на 1 тыс. горнорабочих. Иную точку
зрения имели российские энциклопедисты. Так А. Яновский в энциклопедической
статье «Горнорабочие» пишет [12]: «Насколько эти официальные данные далеки от истины,
о том свидетельствует д‑р Бертенсон, командированный в 1891 г. на
Урал для осмотра врачебно-санитарной части заводов (Горный журнал, 1892, №2) …
По данным Бертенсона в 1888‑89 гг. получаются для всех заводов Урала цифры
в 4 раза большие». Скептические монологи о недостоверности официальной
статистики обычно лишь очерняют госвласть, а насущные опасности так и остаются
в тумане. Даже точно определенный «незаниженный», но усредненный по всей горнозаводской
промышленности уровень смертельного травматизма не указывает, где сосредоточенна
опасность, в каких горных промыслах необходимо активнее упреждать ее
трагические проявления.
Более поздние статистические данные начала ХХ-го века уже
вполне четко указывают на высокую опасность смертельного травмирования людей в
каменноугольных рудниках. Так в 1901 году уровень смертельного травматизма
достигал в них 2,75 погибших на 1000 рабочих, тогда как на нефтяных промыслах
он составлял – 1,7; на каменоломнях – 1,11; на металлических рудниках – 0,75;
на золотых и платиновых промыслах – 0,39 (см. ниже табл. 8 из [3]). К обычным горным опасностям обрушений и затоплений
в угольных шахтах добавлялись взрывы и пожары. С оглядкой на западный опыт
промышленное развитие несло и угрозу крупных угольных аварий.
В Российской империи первые вспышки рудничного газа
зарегистрированы в Донбассе в 1878 г., а на
уральских копях «София» – в 1886-1887 гг. В 1888 г.
Д.И. Менделеев сделал первый анализ суфлярного газа из шахты
«Капитальная» (Макеевка). В 1890 г. два адъюнкт-профессора
Горного института из Петербурга Н.Д. Коцовский (автор работы «О несчастных
случаях на рудниках в России», учитель А.А. Скочинского) и Н.С. Курнаков
(будущий академик Петербургской академии наук и АН СССР) провели первое
обследование каменноугольных шахт Донбасса для выяснения степени их опасности в
отношении рудничного газа и пыли. Уже тогда было обнаружено усиленное выделение
газа из угольных пластов по трещинам (суфляр*)
при неадекватном проветривании шахт.
* К суфлярам (франц.
soufflard, от souffler — дуть) принято относить газовыделение, превышающее 1 м3/мин
на участке выработки меньше 20 м. (БСЭ)
Угроза крупных угольных аварий начала реализовываться смертельными шахтными
катастрофами. В конце XIX века в
Малороссии произошли первые большие аварии с взрывом рудничного газа:
-
4 января 1891 г. в шахте №14 Рыковских
копий (Юзовка, современный Донецк) погибло 55 шахтеров;
-
3 января 1898 г. в шахте «Иван» (Макеевка)
погибло 74 шахтера;
Специальные
министерские Комиссии, обычно учреждавшиеся после крупных донецких аварий,
обнаруживали серьезные упущения государственного рудничного надзора. Например,
согласно § 57 Инструкции по надзору за частной горной промышленностью
«в копях, в которых покидающая рудник струя воздуха содержит не более 1%
метана, требуется на одного задолженного рабочего доставлять в рудник не менее
2 ½ куб. метров чистого воздуха», если 1‑2% метана, то 3 м3, а
если более 2%, то не менее 4 м3 воздуха. Комиссия (проф.
Коцовский, горн. инженеры Кулибин и Фрезе) в течение 1898 года не нашла ни
одной газовой угольной копи в Донецком бассейне, удовлетворяющей требованиям
§ 57 Инструкции. В 1901 году такая же Комиссия (проф. Коцовский,
проф. Терпигорев, инж. Мамонтов) установила исполнение § 57 Инструкции
только на пятой части тех же донецких копей, а Комиссия 1905 г (действ.
статс. сов. Урбанович, проф. Коцовский, горный инж. Скочинский) – уже на 13
из 26 обследованных копий. Однако уже к тому времени стало понятно, что
необходимо устанавливать требование к количеству подаваемого воздуха непосредственно
в забой, а не в шахту в целом. Из 40 опрошенных А.А. Скочинским
десятников, только пятеро обнаружили ясное представление о свойствах гремучего
газа и умение правильно обращаться с индикаторными лампами и анемометрами. Темпы
предпринимаемых мер безопасности и повышения исполнительской дисциплины
отставали от роста угроз угольных катастроф (см. табл. 9).
Самая крупная угольная авария в отечественной истории
произошла 18 июня 1908 года, когда после взрыва в шахте № 4–4 бис Макарьевского
(Рыковского) рудника (Юзовка, современный Донецк) погиб 271 человек**.
** В те времена большинством
рудников владели иностранцы, которые «не подлежали ответственности» перед
законами России. По приговору суда 2 декабря 1909 г. по делу о гибели 271 рабочего
при взрыве на Макарьевском руднике в июне 1908 г. технический директор
Екатериновского горнопромышленного Общества, французский гражданин Диран был
приговорен к четырем месяцам тюрьмы, т.к. «нес
верховный надзор на Рыковских копях, как за работами, так и за служебным
персоналом; что вопреки мерам, ограждающим безопасность работ, он отдавал
приказания об увеличении количества выработок, о сокращении леса для
правильного ведения вентиляции и тем способствовал появлению взрыва 18 июня 1908 г.; что, опускаясь в шахту, он, как горный
инженер, не мог не замечать всех дефектов вентиляции, которые впоследствии и
послужили причиною взрыва, и тем не менее не принимал никаких мер для
предотвращения его» (ГАРО, ф. 41, оп. 1, д. 967, лл. 86-90.).
Почти
через четверть века в индустриализующемся СССР и через сто лет в деиндустриализующихся
Украине и России произошли последующие крупные угольные аварии с гибелью более 90
чел.:
- 10 февраля 1931 на шахте №8
(Черногорск) погибло 118 человек;
-
19 мая 1939 г. в шахте №13-бис (Ханженково)
погибло 95 человек;
- 16
февраля 1944 в шахте «Байдаевская» (Сталинск, Новокузнецк) погиб 91 шахтер
;
-
19 марта 2007 г. в шахте «Ульяновская» (Красносулинское)
погибло 110 человек;
- 18 ноября 2007 в шахте «Имени
А.Ф. Засядько» (Донецк) погиб 101 шахтер;
-
8-9 мая 2010 в шахте
«Распадская» (Междуреченск) погиб 91 шахтер.
C конца XIX по
начало XXI века в
Российской империи, СССР, России, Украине и Казахстане
включая шесть
упомянутых самых крупных катастроф произошло не менее*** 25
угольных катастроф с гибелью более 50 чел.: 6 аварий – в Российской
Империи, 10 – в СССР (УССР – 5, РСФСР – 4 и КазССР – 1), 6 – на Украине и 3 – в
Российской Федерации.
(табл.
9).
Только в этих авариях были смертельно травмированы более
2 тыс. чел. За этот
же период в не менее чем 106 известных крупных угольных авариях (с гибелью 10 и
более человек) погибло более 3,7 тыс. чел.
*** Сегодня за рубежом
распространено мнение, что и в царские, и в советские годы удалось скрыть факты
многих аварий на угольных шахтах (см., например, http://www.uwgb.edu/dutchs/EnvirGeolNotes/MineDisasters.HTM
). В каком то смысле это находит подтверждение в скудности доступных сведений о
крупных авариях в Донбассе вплоть до 60-х годов ХХ-го века
За
последние 120 лет (1890-2010 гг.) на территории в границах бывшего СССР добыто
не менее 36,3 млрд. т ископаемого угля (максимальная ежегодная добыча в 771,8
млн. т зафиксирована в СССР в 1988 г.) и произошли одна особо крупная (более 200
погибших), три крупных (100-200 погибш.) и 21 большая (50-100 погибш.) авария,
в которых были смертельно травмированы 1983 чел.
Всего за этот период в 106 известных крупных угольных авариях (с гибелью 10 и более
человек) погибло 3691 чел.
Рис. 11. Объемы добычи угля и аварии на шахтах Российской империи, СССР,
Российской Федерации, Украины и Республики Казахстан /составлено автором по данным
открытых источников/
В исторических координатах мировой промышленной добычи
ископаемого угля отечественный углепром занимает достаточно крепкие позиции. По
продолжительности индустриальной угледобычи историческая Россия находится на
пятом месте (~120 лет) после Великобритании (~300 лет), США (~180 лет),
Германии (~150 лет) и Польши (~130 лет), а по объемам
суммарной добычи (~36,3 млрд. т) – на третьем после США (~68,6 млрд. т)
и Китая (~50,7 млрд. т). По
удельной (к объемам подземной добычи) смертности в значительных шахтных авариях
историческая Польша и Россия демонстрируют относительно безопасный уровень
добычи за все время индустриального развития. Наиболее смертельную историю
подземной угледобычи имеют Япония, Турция и Великобритания, затем следуют
Германия, США, Китай и Индия (см. табл.
10 и Рис.
5 здесь>>).  Во всех представленных выше оценках количества угольных
аварии и числа в них погибших использованы официальные и открытые источники. На сегодня в большинстве высокоразвитых индустриальных стран
смертельные угольные аварии стали уже историей, а сведения о былых катастрофах
скрупулезно зафиксированы и вполне доступны в современной историографии углепрома (см., например, табл. 6, Рис.
6, Рис.
7 здесь>>).
В норме обычно никто не стремиться выпячивать свои угольные
трагедии для бесплодного самобичевания, тем более в информационных ротоках ангажированных СМИ
(обратное наблюдалось в последние десятилетия в России и на Украине). Во
времена активной промышленной добычи угля информацию о смертельных авариях
старались не афишировать – трагический опыт катастроф позволял накапливать свои
ценные знания о безопасной угледобыче. Например, в известной Энциклопедии
Британника за 1911 год (11 издание) в обстоятельном
разделе «Уголь» (см. фрагмент в табл.
5) несколькими строчками упомянута только французская
авария на шахте «Courrières» в
Нор-Па-де-Кале (10 марта 1906 г. – 1099 погибших),
хотя к 1911 году уже было известно не менее чем о 64 крупных угольных авариях
(с гибелью около 100 чел. и более), причем 24 катастрофы с суммарным
числом в 4283 погибших приходились на Великобританию.
В Большой
советской энциклопедии так же не упомянуты ни зарубежные, ни отечественные
угольные катастрофы.
По прошествии какого-то времени знания о смертельных авариях обычно
теряют свою «технологическую» актуальность и только тогда выкладываются в
открытый доступ. В XIX-XX вв. в незападных странах доля смертности в угольных
авариях была мизерна на фоне других социальных бедствий модернизации
(революции, войны, урбанизация и проч.), поэтому скрупулезная угольная статистика
(как на Западе) могла и не вестись. Незападные культуры в стадии модернизации
только осваивали «дух расчетливости» (calculating spirit), который, по
выражению М.Вебера, был важным признаком современного общества, отличающим его
от общества традиционного. Например, доступные официальные сведения о некоторых
смертельных авариях в Турции начинают свой отсчет с 1940 г., в Индии
– с 1947 г., в Китае
– с 1949 г., хотя угледобыча
в этих регионах существовала и ранее. Как только на Западе закончилась эра
активной добычи и угольных катастроф, смертельные угольные аварии стали активно
применяться идеологами как маркер технологического уровня индустриальности
страны (в других интерпретациях говорят о варварстве, негуманности, отсталости
и прочих «грехах» незападных угледобывающих стран обычно по сравнению с США и
Австралией конца ХХ – нач. XXI вв.).
С учетом этих оговорок целесообразно беспристрастно рассматривать и оценивать
прошлое и настоящее смертельных угольных аварий в современной России, готовить прогноз,
разрабатывать и внедрять упреждающие и защитные меры против будущих (гипер‑,
пост‑) индустриальных опасностей и угроз.
В углепромышленный период времен царской России и
послереволюционного становления СССР отечественная угледобыча была сравнительна
незначительной – не превышала 35 млн. т в год (см. Рис. 11). Технологический уклад добычи в основном тогда определялся
прозападной имитацией с неизбежным отставанием, – как и сегодня, инвесторы
приносили современные технологии «на шаг назад».
Но и по
смертельным авариям Россия тогда отставала: с 1891 по 1922 гг. известны
не менее 6 угольных катастроф с гибелью более 50 чел., в которых погибли 581
человек
(см. Рис. 11 и табл.9)
.
Положение сменилось с началом индустриализации в СССР, когда
пришлось одновременно «и догонять, и убегать» от западной индустриализации.
Именно такой смысл, как показали позже результаты советской индустриализации,
имела широко известная партийная задача «догнать и перегнать капиталистические
страны».
Согласно
первому пятилетнему плану развития народного хозяйства 1928-1933 гг.
сокращалось использование нефтетоплива в промышленно-техническом потреблении
страны. Запланированная обязательность форсирования нефтеэкспорта диктовала
задачу быстрого роста отечественной угледобычи. В короткие сроки решить такую общехозяйственную
проблему прилежным заимствованием западных технологий было невозможно – мировые
лидеры добывали уголь на 60‑180 лет дольше (см. табл. 10) и в 6‑15 раз больше (ср. данные Рис. 6, табл.
6 и Рис.
11), да и с «прилежанием» у нас было не гладко.
Так, группа инженеров Донбасса во главе с проф. Скочинским,
изучив в конце 20-х годов ХХ-го века работу американских угольщиков, заявила,
что «на каменно-угольных рудниках, более или менее близких по естественным условиям к нашим
донбассовским, американцы имеют в пологих пластах, мощностью в один метр,
суточную производительность труда трудящегося от 2 до 4 тонн, т.-е. в четыре
раза выше, чем в Донбассе»*.
В неподлежащей оглашению докладной записке 1929 г. [13] ЦК Союза Горнорабочих СССР сокрушался, что «мы
отстаем в темпе не только в сравнении с заграницей, но и с иностранными
фирмами, работающими в Донбассе по проходке наших шахт. Особо показательным
является сравнение хода работы по двум соседним стволам одной и той же
новостроящейся шахты – № 17 Рутченковского рудоуправления. Они находятся в
одинаковых геологических и пр. условиях. … Проходка № 17, проводимая
немецкой фирмой Тиссен за первую половину 1927/28 г. показывала ежемесячно 23,1 метра готовой
шахты при стоимости метра в 2100 руб.; проходка № 17 бис, проводимая
Донуглем хозяйственным способом, показывала в среднем в месяц только 13,8 метра готовой
шахты при стоимости метра проходки в 3580 рублей… Отставание, как мы видим, на
40%». При подобных нелицеприятных фактах тогда не последовал вывод о сдаче
донбасских уголеразработок немцам и «отчаливанию» в Америку.
Такое приятное решение
задачи «догнать и перегнать капиталистические страны» не осознавалось,
напротив уже в 1928/29 г. включили в Донбассе в работу две новые шахты с первоначальной
добычей в 0,6 млн. тонн, – одну из них назвали «Американка».
Интересен
опыт совместных работ русских и немецких рабочих на этой новейшей шахте. За
период с 24 июля по 24 августа 1930 г. на шахту прибыло 96 рабочих-немцев. Все они
были размещены во вновь выстроенных домах. Для работы в шахту в одном и том же
поезде прибыли и русские рабочие — батраки. Немцы ехали в мягких спальных
вагонах и со станции были отправлены на шахту на фаэтонах. Русские же рабочие,
приехавшие в теплушках, были отправлены на шахту пешком (с вещами). Питание немецкие
рабочие получали из специально организованной для них столовой по повышенным
нормам. Вот несколько характерных высказываний немецких и русских рабочих о
труде и быте друг друга на лучшей советской шахте тех времен (по данным ОГПУ [34]):
— «В Германии
так работали 50 лет тому назад, а теперь такие методы работы заброшены, кроме
того, питание слабое и нормы выработки велики. Русские рабочие работают больше
6 часов, а мы этого делать не будем».
— «В Германии
говорили, что здесь всего много, а главное продуктов, а на такой пище мы
работать не можем».
— «В России
жить невозможно, рабочих кормят, как свиней, у нас безработный живет лучше
русского рабочего».
— «Для
немецких рабочих предоставлено все, а работать они не умеют. Ни один немец не
может сравниться с русским рабочим. Русский обрабатывает 9 метров в день, а
немец — 3. Мы бы при таких условиях делали бы по две нормы. Эти культурные люди
больше смотрят на часы» и т.п.
В августе
1930 г. на шахте «Американка» группа немецких рабочих бросила работу за
четверть часа до окончания работы, оставив незакрепленным забой. На просьбу
немецкого техника Шмидта окончить крепление шахты немецкие рабочие ответили: «Это вам не в Германии нас зажимать, мы
сейчас в социалистическом государстве, где зажимать нас Вы не имеете право».
Неприятно и
тяжело, но пришлось на время приглушить "исконную"
веру в заморские чудеса и
опираться «на творческий потенциал нашего народа [, который] не меньше, а даже больше других... Что это так,
по-видимому, доказывается и тем, что за все эти столетия нас никто не сумел
проглотить»**.
*См. «Уголь и железо»
август-сентябрь 1928 г.,
ст. проф. Скочинского (цит. по [13])
** Цит. из письма 1946 г. П.Л. Капицы к И.В. Сталину [14]
Индустриализация незападного уклада хозяйства не могла
решаться переходом с докапиталистических на капиталистические и
околокапиталистические формы существования и развития экономики, что наглядно продемонстрировал
опыт Столыпинской реформы, метания Временного правительства, период НЭП’а. Жизненная
потребность в энергоресурсах требовала «использования буквально всех до единой
наличных шахт, хотя бы с дорогим и сильно-браковочным (низкого качества) углем.
… При средней рудничной себестоимости угля в 10,64 руб. за тонну, Донуголь
эксплоатировал ряд шахт с значительно большей себестоимостью (шахта № 36 в
Кадиевке – 18,85 руб., №8 в Шахтинском районе – 15,55 руб., №13/10 в
Буденовке – 15,73 руб., шахта «Анатольевка» Красногвардейского
рудоуправления – 13,48 руб. и т.д.» [13]. Подобные примеры «неэффективности» хорошо известны
и в крестьянском семейном хозяйстве. В 1923 г. А.В. Чаянов в книге «Теория крестьянского
хозяйства» на многочисленных примерах показал, что «русский крестьянин
перенаселенных губерний платил до войны аренду выше чистого дохода
земледельческого предприятия» [15] – разница достигала, например в Коротоянском уезде,
7 раз. На рыночных принципах это ни объяснить, ни тем более осуществить было
невозможно. Из политэкономических учебников следовало, что источник
эффективности – только специализация и разделение, и отметалось, что соединение
и кооперация – такой же источник эффективности. «В условиях России на
длительный период именно соединение и сотрудничество оказались принципиально
эффективнее, нежели обмен и конкуренция» [16].
Советская
индустриализация в угледобыче проходила в форме творческого создания
промышленного предприятия общинного типа, в котором усилия человека-труженника,
природные кладовые и ресурсы техники преимущественно складывались для
последующего распределения полученных благ на уравнительной основе – «по едокам».
Коллективная память о пережитых и переживаемых в революцию и гражданскую войну
массовых страданиях не позволяла превращать труд, деньги и природные кладовые в
товар свободного и эквивалентного обмена на рынке (прилюдно вещавшего такие
«благие пожелания» могли легко покрыть тогда «благим матом»).
Непосредственно перед индустриализацией 35 тыс. или
около 20% рабочих Донугля проживали вне рудничных поселков, в близлежащих
деревнях и поселениях. Лишь часть из них были коренными жителями этих сел и
имели в них собственные жилища. Большинство же рабочих селились там из-за
отсутствия на рудниках свободной жилплощади. В условиях донбассовского
бездорожья и 3‑4-сменной работы, например, дальняя ходьба на работу (а села
отстояли на 3‑5 и 7 километров, бывали и более отдаленные) особенно в осеннюю
грязь и распутицу и в зимние морозы, заметно сказывалась на росте прогулов. Отсутствие
жилищ и плохое их качество считались основными причинами, питавшими текучесть
рабочего состава. Вслед за текучестью кадров тянулось и хроническое явление неграмотности
рабочих, которое постепенно преодолевалось: на начало 1927 г. доля
неграмотных рабочих составляла 8,9 %, а начало 1928 г. – 6,7 %.
В прединдустриализационное время «забойщики вербовались, главным образом, из
пришельцев из деревни, ищущих временных заработков и способствовавших таким
явлениям, как текучесть, недисциплинированность и незаинтересованность в
производстве» [13]. Других «пришельцев» ждать было неоткуда, пришлось
налаживать вокруг рудников промышленную добычу с хозяйственным укладом по традициям
крестьянской общины без «текучести, недисциплинированности и
незаинтересованности», с ее теплой избой и разумным достатком. Тормозом к росту
добычи стал осознаваться недостаток новых «рудничных изб». В программном
документе ЦК СГ СССР жирным шрифтом подчеркивалось, что «в Донбассе более, чем где-либо, жилища являются производственным
фактором» [13].
Острейшие бытовые нужды труженики Донбасса испытывали не
только с жильем. Например, в 1928 году на 129 шахтах бани отсутствовали вовсе.
Водоснабжение было «в самом скверном
состоянии и об этом достаточно известно». Общественными столовыми могли
пользоваться лишь 20% рабочих, а 80% питались «индивидуально (в сухомятку) или
артельно». Прачечных в Донбассе не существовало. Имелось 29 ясель на 870 мест
при потребности 2 тыс. мест для
ок. 20 тыс. работниц. В казармах проживало 36 тыс. рабочих, в
половине помещений был цементный или каменный пол. Благоустройство поселков
считалось неудовлетворительным, на строительство тротуаров, мостовых и дорожек
необходимо было изыскать 1 млн. руб., а всего на благоустройство и улучшение
быта в 1928 году испрашивалось 15 млн. руб (без жилстроительства). Не забывали
и о необходимости культурных потребностей рабочих, по мере сил и возможностей
открывали библиотеки, развивали производственное обучение, профпросвещение,
соцвос.
Советская
угольная шахта задумывалась и воплощалась как синергетическое соединение
производства и быта – творческое подземное воплощение «союза рабочих и крестьян».
Генеральным планом индустриализации в Донбассе стала «концентрация всего нового жилстроительства в небольшом числе удобных по
естественным условиям узловых пунктах, расположенных в центре рудников. Эти
укрупненные населенные пункты должны быть связаны трамвайной сетью со всеми окружающими рудниками. До сих пор
жилищное строительство ведется небольшими колониями около каждой существующей
или стоящейся шахты. ... Разрозненность и небольшие размеры колоний не
позволяют развивать необходимого благоустройства (канализация, водоснабжение,
центральное отопление, древонасаждения, культучреждения и пр.) и лучше
обслуживать культурные и бытовые потребности рудничного населения [13]».
Советские
достижения по интенсификации угледобычи при сравнительно незначительной
аварийности (см. Рис.
11) трудно было объяснить с квазирыночных позиций
официальной политэкономии социалистического хозяйства. Незнание, перераставшее
в непонимание, порождало осмеяние (того же стахановского движения), а затем
отрицание и даже ненависть ко всему «совковому» (вспомним как легко шахтеры
времен перестройки согласились на реструктуризацию). Зримое отличие
индустриализующегося «общинного» производства от высокоразвитого «рыночного»
наглядно отразилось в плакатах по пропаганде безопасного труда 1920-30-х
годов [35]. Как правило, советские – учили, а западные – устрашали.
Пропагандистские плакаты по
безопасности шахтерского труда 1920-30-х гг. (слева направо: американский, австрийский,
чешский и советский)
В более
узком техническом смысле под угольной индустриализацией понимали прежде всего механизацию и повышение
производительности добычи. Осознавались и грядущие опасности производственного
травматизма штурмовой интенсификации
добычи. Последний раздел программного доклада 1928/29 гг. о проблемах и плане индустриализации угледобычи [13] фиксировал текущее состояние смертельного
травматизма как неудовлетворительное.
 Для
сравнения, в 1928 году в высоко индустриализированном углепроме США уровень
смертельного травматизма на 1 тыс. рабочих составлял – 3,19 (более чем в 2,5
раза выше, чем в СССР), а на 1 млн. тонн добычи – 4,17 (напротив, в 4 раза ниже,
чем в СССР). Но за одиннадцать лет с 1918 по 1928 гг. в США произошло 119
угольных аварий с гибелью более 5 человек, в которых были смертельно
травмированы 2 534 человека, причем 7 крупных аварий сопровождались
гибелью 90-120 человек, а в двух авариях погибли 172 и 195 горняков (08.03.1924,
ш. No. 2 в Castle Gate, штат Юта и 19.05.1928 ш. «Mather No. 1» в Mather, Пенсильвания).
Угроза
крупных промышленных аварии в индустриальном росте осознавалась уже в раннем
СССР. Ее решение не проглядывалось в западном опыте тех лет. Учиться там было
особенно и нечему. Решили идти своим путем, с опорой на зарождавшуюся советскую
науку, отличительной формой организации которой стал государственный
научно-исследовательский институт (ГосНИИ).
В долгосрочном плане рост добычи планировался за счет
строительства новых и безопасных шахт. 19 мая 1927 года постановлением Совета
Народных Комиссаров СССР существовавшая с 1907 года горноспасательная станция в
Макеевке была преобразована в ГосНИИ по безопасности горных работ и
горноспасательному делу (профессор
Скочинский был постоянным консультантом института). На государственном
уровне в научном плане ставилась и решалась приоритетная задача предупреждения
аварий на шахтах, обеспечения безопасности горных работ в условиях
промышленного роста, внедрения новой техники и приемов интенсификации добычи*.Так в
первые десять лет на опасных шахтах в СССР был осуществлен перевод с ламп
Вольфа на аккумуляторное и стационарное освещение, введены штатные замерщики
рудничного газа, для предотвращения внезапных выбросов газа и взрывов
каменноугольной пыли внедрялись сотрясательное паление и осланцевание;
механизация добычи в значительной мере сократила применение труда зарубщиков и
почти полностью вытеснила тяжелый труд саночников.
*Вот характерные лозунги тех лет: «Борьба за безопасность
– борьба за социализм» или «Превратим шахты в подлинных организаторов
социалистического безопасного производства» (см. ж-л «Безопасность труда в
горной промышленности» №10 за 1932 г.)
В советский период бурной индустриализации достоверных
сведений о крупных угольных катастрофах немного. Напротив широко известно «Дело
об экономической контрреволюции в Донбассе» («Шахтинское дело», 1928 г. [18]) по обвинению пятидесяти трех руководителей и
специалистов угольной промышленности из Высшего совета народного хозяйства,
треста «Донуголь» и рудоуправлений Донбасса во вредительстве и саботаже. «Шахтинское
дело» может служить важным информационным источником о состоянии смертельной
аварийности на шахтах предвоенного СССР.
Растиражированные
материалы «Шахтинского дела» содержат упоминания, что подсудимые должны были
преднамеренно нарушать производственный процесс, устраивать взрывы и пожары на
шахтах, портить системы вентиляции в шахтах, тратить деньги на ненужное
оборудование, всячески ухудшать условия жизни рабочих [19]. «Шахтинское дело» было инспирировано полномочным
представителем ОГПУ по Северному Кавказу Е.Г. Евдокимовым, который представил
аварии, часто случающиеся на шахтах треста «Донуголь», как результат
деятельности нелегальной контрреволюционной вредительской организации,
состоящей из старых (дореволюционных) технических специалистов [20]. Как заявил в 2000 г. старший прокурор отдела Генпрокуратуры РФ по
реабилитации жертв политических репрессий Юрий Седов, следствие «оперировало
фактами аварий и затоплений на шахтах, а также антисоветских высказываний ряда
лиц» [21]. В литературе тех лет указывалось, что «умышленно
нарушались самые элементарные правила техники безопасности, что влекло за собой
несчастные и даже смертельные случаи» [18]. «Вредители» устраивали лишь мелкие аварии, что бы
после краха советской власти шахты могли бы нормально работать и у прежних
хозяев. В ходе пересмотра «Шахтинского дела» в 2000 году Генеральной
прокуратурой РФ были получены материалы о том, что случаи плачевного состояния
шахт объяснялись, прежде всего, тяжелым экономическим положением угледобывающей
промышленности Донбасса в послереволюционные годы и всеобщей разрухой, –
репрессированные были реабилитированы [21].
Несмотря
на двойную широчайшую огласку*,
как «сталинских репрессий», так и «перестроечных реабилитаций», собственно
факты крупных угольных аварий в советский предвоенный период не были ни вскрыты,
ни опровергнуты. Советской формой угольной катастрофы того времени следует
считать само «Шахтинское дело» – 38 человек приговорены к срокам заключения от
1 до 10 лет, а 11 – к расстрелу, но впоследствии шестерым из них расстрел был
заменен 10 годами лишения свободы.
*Противоположно-антагонистическое освещение тех событий ярко и «с огоньком»
отражено в массовом журнале «Огонек» в предвоенные и в перестроечные годы (гл.
ред. М. Кольцов и В. Коротич, соответственно). Другие «советские» и
«антисоветские» трактовки «Шахтинского дела» см., например, в [22,23,24,25] и в [20,26,27,28]. Об авариях с групповой гибелью людей там нет ни слова, ни художественного образа.
В предвоенных публикациях под авариями чаще понимали поломку машин, отказы
оборудования, затопление отдельных участков шахт и т.п.
По открытым сегодня официальным источникам предвоенного
времени можно перечислить аварии на шахтах № 12/18 Буденновуголь, «Комсомолец»
треста Артемуголь, № 18 треста Советскуголь, «Капитальная Марковка» треста
Макеевуголь, им. Ильича треста Сергоуголь [29], имени
Ленина треста Кизелуголь [30]. В докладных записках по этим авариям сообщалось не о
числе погибших, а о наказании виновных. Так Спецколлегией Донецкого облсуда 1.08.1938 г.
по делу бывших работников треста «Буденовуголь» приговорены к расстрелу
заведующий, главный инженер, механик и начальник участка шахты 12/18, а машинист
врубовой машины – к 25 годам лишения свободы [31].
Организационно-технические
причины аварий рассматривались в научно-технической печати, например уже в
первых номерах журнала «Безопасность труда в горной промышленности» за 1932 г.
подробно анализировались причины затопления 29 августа 1931 г.шахты №5 треста
«Севкавуголь» и взрыва газа 19 ноября 1931 г.на шахте № 31 Краснотворческого
рудоуправления. Число погибших в аварии упоминалось в секретных документах. Так
в Справке ОГПУ о взрыве 16 июня 1930 г. на шахте «Мария» треста «Луганскуголь»
сообщалось о 39 погибших и имевших место призывах «расправиться с
администрацией и коммунистами»[36].
Число погибших в аварии упоминается в преамбуле Спецсообщения
№ 2584/б от 06.07.1939 г. Л.П. Берии И.В. Сталину об
участниках "диверсионно-вредительской организации" в тресте "Советскуголь":
«19-го марта 1939 года в Донбассе (станция Ханженково) на шахте № 13 БИС треста
«Советскуголь» произошел взрыв, в результате которого погибло 95 человек
горняков» [32]. Официально
авария в Ханженково была признана диверсией – жесткий способ погашения поставарийной
социальной опасности массовой гибели рабочих в трудное предвоенное время.
Опасность
крупных промышленных аварий не в абсолютной численности смертей, а в воздействии
их образа на массовое сознание современников и историческую память потомков, в
девальвации индустриального статуса страны, с навешиванием информационных
ярлыков «технологической отсталости», «хищнического капитализма»,
«тоталитарного социализма», «беспечности собственников», «нецивилизованности
рабочих» и проч.
Масштабы смертельных потерь в
угольных катастрофах резко несопоставимы со смертностью в других природных и
техногенных бедствиях (в тех же землетрясениях, пожарах и ДТП). Феномен
современных крупных промышленных аварий определяется не столько масштабом
трагических последствий, сколько размером информационного отклика на катастрофу
в доминирующих средствах массовой коммуникации и закреплением обычно
неадекватного страха перед промугрозами в массовом сознании (антииндустриальная
кампания для обоснования наблюдаемой деиндустриализации и потери рынков
отечественного промпроизводства).
В отличие от
других угледобывающих стран, на целый исторический период Россия-СССР была
надежно защищена черчильско-сталинским железным занавесом от «социальных травм»
крупных угольных аварий – и что самое главное в наиболее сложный период
форсированной индустриализации (сталинской модернизации).
Отсутствие
фактов острого проявления социальных угроз косвенно свидетельствует и об
удовлетворительном предупреждении техногенных опасностей крупных угольных
аварий в сложный период советской индустриализации.
.
В
послевоенный и застойный период руководители СССР, по-видимому, хорошо понимали
социальную опасность массового смакования числом погибших. Каких-то новых
знаний по техническому предупреждению аварий от проинформированных профанов
вряд ли получишь, а возбуждение технофобии в обывателях могло лишь подтачивать
авторитет социального государства. Одним из главных идеократических скрепов
советского общества было представление о Созидающем Труде, потому факты
смертельного травмирования человека-труженника на производстве никак и не
укладывались в идеологему «развитого социализма». Тогда смертельные аварии еще не
могли быть осмыслены в рациональном ключе, т.к. в советском обществе слишком
сильны были романтические представления о «бесценности человека». Например, в
позднем СССР в промышленности и энергетике декларировалась, и вполне успешно
реализовывалась концепция т.н. «абсолютной безопасности». Ее скрытые опасности (главный
сигнал – Чернобыль‑1986) обнажились в перестройку после подтачивания гласностью
идеократических символов советского развития – путь из страданий прошлого через
защищенность настоящего в безбедственность будущего.
Квазирелигиозные,
исконные и искренние представления советских людей о бесценности жизни были растоптаны умелой пропагандой бригад
идеологизированных острословов, запустивших цепную реакцию бытового осмеяния
трудовой жизни. Надежной защитой тогда могли бы стать рациональные доводы о ценности человеческой жизни, в
противовес насаждавшемуся прагматическому прозападному лекалу о «цене человеческой жизни». В рамках государственных
научно-исследовательских заказов отечественные интеллектуалы ни поставить, ни
решить такую защитную задачу не могли (или не желали), а вне этих рамок не
сумели сорганизоваться (или не хотели). В момент краха обслуживаемой ими
«абсолютной безопасности» они ловко перескочили на рельсы наставлений «о цене
жизни» от победителя холодной войны, маскируя свою несостоятельность, в первую
очередь от себя же, творческой имитацией
«лучших мировых практик». Гипертрофированный экономизм «лучшего мирового опыта»
давал очень высокую «цену человеческой жизни» (в долларах) в странах первого
мира и постыдно низкую (в «деревянных») – во втором мире. От горьковского
«Человек – это звучит гордо» требовалось переходить к общечеловеческому «человек
– это звенит Дорого». Полный расчет цены жизни наступает лишь после смерти, а
смертельная авария – удобная рыночная площадка для купли-продажи. В таких
координатах решение проблемы смертельного травматизма виделось лишь в
законодательном увеличении «цены человеческой жизни».
Предполагалось,
что от «занудливого» предупреждения аварий нужно переходить к отрадной
купле-продаже их последствий. Считалось, что методические сложности с
определением продавцов, покупателей и меновых стоимостей снимет разработка
теории риска, под которым воображалась загадочная квинтэссенция из техники,
денег и смерти. Другими словами, ценностная проблема выбора мер безопасности
подменялась ценовой проблемой подсчета «смертельно-экономических» аварийных
потерь, что и составляет основу технократизма. Советские идеократы «абсолютной
безопасности», видимо, интуитивно чувствовали угрозу от «ценников» технократических
циников,
но не располагали «ценностным» методическим аппаратом для рационального осмысления
опасности аварий, и потому были вынуждены просто «закрутить гайки»*.
*В каком-то смысле чутье
советских руководителей тогда не подвело: достаточно вспомнить теперь уже
поутихшие разрушительные монологи о «не той», «слишком высокой цене» Победы или
манипуляции с числом погибших в «сталинских застенках»
В
советское время сведения о количестве аварий в шахтах имели ограниченный доступ
для управленцев-специалистов и исследователей, а о числе погибших на
производстве – засекречены. В условиях холодной войны отдельные факты крупных
смертельных аварий в шахтах скрывать было очень опасно – пропаганда противника
легко могла воспламенить эти информационные бомбы.
Поэтому
превентивно о тяжелых авариях законченно и скупо сообщали газеты – советские
СМИ не упивались глумливыми шаблонами информационных лент «в результате поисковой
операции число жертв увеличилось на два человека…»
.
Если даже в 1950‑1980-е годы удалось скрыть крупные угольные аварий, то это
должно являться свидетельством невиданного информационного могущества советской
пропаганды, что противоречит всем известным фактам о ее беспомощности против
тех же анекдотов, слухов и сплетен.
Аварии на шахтах в СССР случались относительно часто (Рис. 13, Табл.12),
но доля
смертельных катастроф была невелика (обычно связаны со взрывами). Например, в
РСФСР в 1980-е годы одна крупная авария (> 10 погибш.) приходилась в среднем
на 313 регистрировавшихся аварий, в РФ в 1990-е – одна на 86, а в 2000-е – уже
одна на 33. Трагическое ценное новое знание о происшедших авариях перестало
поступать в широкий доступ и не работало на предупреждение будущих аварий.
.
Режим секретности о количестве аварий и числа в них
погибших почти не мешал научному исследованию собственно причин аварий,
накоплению и использованию новых знаний по предупреждению катастроф. Каждая
авария исследовалась специализированными отраслевыми НИИ, а полученные
прикладные результаты о необходимых мерах безопасности директивно доводились до
всех союзных углепромышленников (информационные письма, аналитические отчеты,
изменения в правилах промышленной безопасности и т.п.) что, как правило,
завершалось практическим внедрением новшеств (инноваций).
После
реструктуризации российского углепрома практически все показатели опасности
крупных промышленных аварий существенно ухудшились: почти втрое возросло число
в них погибших (с 115 до 337 чел.), более чем вдвое увеличилось среднее число
погибших (с 23 до 48 чел.) и почти в 7 раз выросла удельная смертность в них (с
0,05 до 0,33 чел./млн.т подземной добычи).
Напомним,
что в 1990-е наблюдалось резкое снижение объемов подземной угледобычи и
количества эксплуатируемых шахт – с 176 до 90 млн.т/год и с 239 до
106 техн.ед., соответственно. В данном контексте более информативно
рассмотреть изменение удельной частости крупных угольных аварий –
отнормированное по тяжести количество таких аварий*, отнесенное
к среднегодовой интенсивности добычи одной шахты. Если в 1980-е годы в РСФСР
ежегодно фиксировалось в среднем 13,9±0,3 шахто-случаев условных крупных аварий
на 1 млн.т подземной добычи, то в РФ в 1990-е годы наблюдался резкий почти
трехкратный рост этого показателя до 36,6±3,7, а в 2000-е его незначительное
снижение до 32,4±2,2 шахт-аварий/млн.т.
*
1 авария с гибелью 100 чел. условно принимается
эквивалентной 10 авариям с гибелью 10 чел.
По количеству
и распределению тяжести крупных аварий с числом погибших более 35 чел. новая
Россия за последние двадцать лет уже догнала РСФСР и сопоставима с ней за
последние шестьдесят лет ее добычи (Рис.
14).
Рис. 14. Функция распределения
числа погибших в подземных угольных авариях с гибелью 5 и более человек
Историческая
Россия имеет обширный опыт крупных промышленных аварий – и в прединдустриальный
период, и в жаркий индустриальный и в наступившие времена деиндустриализации. В
первые два периода ответ был дан вполне адекватный – была построена вторая
экономика мира с внутренне безопасным производством, тесно переплетавшимся с
бытом трудящихся. Всегда в этом процессе важное место занимало отечественное
научное знание. Сегодня наблюдается его острая нехватка – чему свидетельствуют
череда крупных промышленных аварий на фоне деиндустриализации отечественного
хозяйства.
Литература к Части 3.2
3. Коцовский Н.Д. Отчет по осмотру каменноугольных копей донецкого
бассейна с точки зрения их безопасности и надзора за ними. – С.-Пб.:
12. Энциклопедический словарь, Том IX. (Гоа-Гравер)/ Изд. Ф.А. Брокгауз, И.А. Ефрон. – С-Пб. – 1893 г.
13. О работе и задачах Донугля. Докладная записка ЦК Союза
горнорабочих СССР (Оглашению не подлежит). – Издание ЦК СГ. – Москва. – 1929.
14. Капица П.Л. Письма о науке. — М., 1989, с. 248
15. Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство. М.: Экономика.–
1989.
16
Кара-Мурза С.Г. Россия и запад: Парадигмы цивилизаций. – М.: Академический
проект; Культура, 2011. – 232 с.
18 Минаев В. «Подрывная работа иностранных разведок в
СССР» // — М.: Воениздат НКО СССР, 1940.
19 Ратьковский И. С., Ходяков М. В. История Советской
России. Глава 3. Советское общество в конце 20-х — 30-е гг. – СПб. Издательство «Лань», 2001, 416 с.
20 Л.П.Беляков. «Шахтинское дело» // Репрессированные
геологи. М.-СПб. 1999, с.395-398
21 Генпрокуратура реабилитировала участников
"Шахтинского дела"//NEWSru.com. – 5.12.2000 г. – http://www.newsru.com/russia/05dec2000/reabilitation.html
22 Шахтинское дело и практические задачи в деле борьбы с
недостатками хозяйственного строительства (Резолюция по докладу т. Рыкова,
принятая единогласно объединённым пленумом ЦК и ЦКК ВКП(б) 11 апреля 1928 г.) http://www.hist.msu.ru/ER/Etext/donbass.htm
23 Нетерс Я.X. Неразрывная цепь преступлений. Шахтинский
заговор//Огонек. – 1928. – №22
24 Аграновский А.Д. Люди-вредители. Шахтинское дело. –
М.-Л.: Госиздат, 1928.
25 Экономическая контрреволюция в Донбассе. (Итоги
шахтинского дела). М., Юриздат, 1928.
26 Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ. – М: АЛЬФА-КНИГА. –
2009
27 Семенов Ю.И. Россия: Что с ней случилось в двадцатом
веке // Российский этнограф. Вып. 20. М., 1993. С. 5-105.
28 Мозохин О.Б. "Замешанных немцев арестовать…
Англичан не трогать". Документы Архива Президента Российской Федерации о
роли Политбюро ЦК ВКП(б) в организации "Шахтинского дела". 1928 г. – Отечественные архивы. – 2008. – №6. –
с.84-96. (http://www.rusarchives.ru/publication/politbyuro.shtml)
29 Постановление
ЦК ВКП(б) «О процессах над организаторами аварий на шахтах» № 207 от 21.07.1938.
– РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1000. Л. 43.
30 Спецсообщение
№ 2319/б от 07.06.1940 В.Н. Меркулова
И.В. Сталину «О пожаре на шахте». – АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 333. Л. 198.
31 Записка
А.Я. Вышинского И.В. Сталину «О процессах в связи с авариями на шахтах Донбасса»
№ 217 от 02.08.1938. – АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 333. Л. 186.
33 Спецсообщение
№ 2584/б от 06.07.1939 г. Л.П. Берии И.В. Сталину «Об участниках
"диверсионно-вредительской организации" в тресте
"Советскуголь"» – АП РФ. Ф. 3. Оп. 58. Д. 333. Л. 190—193.
34. Спецсводка
№ 3 ИНФО ОГПУ по иностранным рабочим, работающим на предприятиях СССР 6
сентября 1930 г. № 386608 Совершенно секретно. – Ф. 2. Оп. 8. Д. 658. Л. 35-38. (http://lost-empire.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=17279)
35. Ротштейн
Г.А. Плакат в системе пропаганды безопансости труда. Безопасность труда в
горной промышленности. - №1. – 1933. С.52-58
36.Справка
№82 ИНФО ОГПУ о взрыве на шахте «Мария» Первомайского шахтоуправления треста
«Луганскуголь». 28 июня 1930 г. № 385418 Сов. секретно - Ф. 2. Оп. 8. Д. 653.
Л. 289-292.
Riskprom.ru, январь-сентябрь 2011
См. полный текст. в PDF здесь>> Другие разделы см. здесь>>
Источник: http://riskprom.ru/TemaKtlg/HazSaf/2011_coal_postmodern.pdf |
