Российский премьер-министр в контексте конфликта с Западом заговорил старыми штампами. Но понимает ли он, о чем, собственно, говорит?

«Мы скатились в новую холодную войну», — сказал в конце минувшей недели в Мюнхене премьер-министр России Дмитрий Медведев. Правительство Германии отказывается соглашаться с историческими аналогиями, но газета Bild уже знает, почему Россия проиграет ее — новую холодную войну. А особо просвещенные люди ловят себя на мысли, что было бы здорово, если бы она разразилась вновь. Потому что тогда Путин и Обама встретились бы на каком-нибудь авианосце или в Вене, или еще где-нибудь, поговорили бы друг с другом и привели бы ситуацию в мире в порядок.

Но Медведев, давая свое определение нынешней ситуации, об этом, скорее всего, не думал. Кстати, его определение, конечно же, наделяет Россию качествами сверхдержавы. Новая холодная война — это, видимо, намек на соперничество между Западом и Россией, на соперничество, которое однажды уже удалось преодолеть. Но было ли это одновременно предложение встретиться и договориться — без участия поляков, эстонцев, литовцев с латышами, а также украинцев? Да еще и за их счет?

Можно ли считать определение нынешней ситуации со стороны Медведева одновременно угрозой опасной для всех эскалации, как это было во времена «старой» холодной войны? Ответ на этот вопрос пусть дадут кремлевские астрологи — они там, определенно, есть.

На протяжении десятилетий советские идеи восхищали «умные головы»

В ходе той холодной войны — с первого и до последнего ее дня — у Советского Союза было идеологическое предложение, которое можно было воспринимать всерьез. Оно претерпевало изменения от советского марксизма 1950-х годов до «нового мышления» коротких перестроечных времен, когда показалось, что достаточно только захотеть и прислушаться друг к другу, и тогда мир стал бы более мирным, более счастливым и более свободным.

На протяжении десятилетий советские идеи восхищали многие «умные головы» на Западе — будь то Пикассо, Теодоракис (Theodorakis) или Маркузе (Marcuse). Читать Маркса или изучать историю революции могли даже те, кто был против марксизма. А сейчас? Неужели кто-нибудь стал бы добровольно читать антилиберального мыслителя Александра Дугина, если бы ему не приписывали некоторую силу влияния?

Что сегодня предлагает Россия? Пропагандистскую «стряпню» и Евразию под антигомосексуальным «соусом». Эти идеи пользуются поддержкой правых «нытиков» и левых «умников», однако не становятся от этого интересными, олицетворяя собой не более чем уныние постидеологической эпохи.

Если дело реально дойдет до новой холодной войны, то это будет война техники пропаганды и война спецслужб, в то время как «старая добрая» холодная война была войной философов, художников и интеллигенции. И вообще, есть ли смысл говорить о новой холодной войне, когда очевидно, что ни Россия, ни Запад не в состоянии добиться мира и порядка. Причем ни врозь, ни совместно.

К атрибутам холодной войны всегда относились переговоры, договоренности, а вскоре была разработана стратегическая концепция «мирного сосуществования». Бесконечно тщательно, до соблюдения даже самых абсурдных деталей, стороны следили за выполнением Четырехстороннего соглашения по Берлину от 1971 года. Сейчас же ни на востоке Украины, ни в Сирии никакие международные соглашения не помогли до сих пор добиться урегулирования ситуации. Да и по поводу путей достижения соответствующих договоренностей есть немало споров. В этом смысле можно даже некоторым образом поностальгировать по «старой» Холодной войне.

В кинофильме «Казино Рояль» из киносаги о Джеймсе Бонде «М», то есть Джуди Денч (Judi Dench), после того, как один из ее сотрудников в статуса агента «ноль-ноль…» совершил какую-то глупость, сказала: «Раньше, когда агент так прокалывался, ему хватало совести стать перебежчиком. Черт возьми, как мне не хватает холодной войны!»

В Юго-Восточной Азии, Африке, Латинской Америке воспоминания о холодной войне, вполне возможно, не такие уж ностальгические. Но даже в ходе кровавых «заместительных войн» в противостоянии между Западом и Востоком можно было как-то ориентироваться. Сейчас же нет никаких признаков того, что можно быть хоть сколько-нибудь уверенным в поведении противоположной стороны, по чему так скучает «М». Теперь же приходится учиться по-новому воспринимать конфликтные ситуации. Пусть риторика времен Холодной войны была острой, агрессивной и злой, но зато обе стороны действовали относительно осторожно и продуманно.

Мрачные ассоциации

Нынешнюю же риторику скорее можно назвать раздраженной и ядовитой, и редко когда открыто агрессивной. Однако тем опаснее динамика эскалации, в частности, шаги, которые могут спровоцировать «обмен ударами», например, между Россией и Турцией. На южных рубежах Российской Федерации один за другим накапливаются замороженные конфликты. Будь то в Афганистане или Приднестровье, они в обозримом будущем не будут решены. И все тяжелее будет понять, можно ли говорить там о мире или войне, или о некоем загадочном промежуточном состоянии.

Формула новой Холодной войны вызывает мрачные ассоциации, если ее сравнивать не с 1970-ми годами, а с ее ранней стадией, с 1946 по 1953 годы — между гражданской войной в Греции и Корейской войной. Тогда стороны проверяли, кто из них насколько далеко мог бы зайти. Из новой холодной войны, если считать, что она началась в 2014 году, уже можно сделать определенный вывод: можно зайти очень далеко, увеличивая количество «театров военных действий» — сначала нападая на Украину, а потом бомбардируя Сирию.