За последние десятилетия в России сложилось множество стереотипов. Некоторые превратились в идеологические штампы, часть — в универсальные средства объяснения всего и вся, отдельные — в очевидные, но почему-то нереализуемые руководства к действию. Среди этих последних особую роль играет расхожий тезис о необходимости слезания с сырьевой иглы.
В современной истории нашей страны он выдвигался много раз. После кризиса 1998 г. Борис Ельцин призвал«менять невыгодную для России международную специализацию <...> путем развития высокотехнологичных отраслей»(президентское послание 1999 г.). В президентских посланиях 2000 и 2001 гг. Владимир Путин отмечал, что«сохраняется сырьевая направленность экономики, мы проигрываем в конкуренции на мировом рынке, все более и более ориентирующемся на инновационные сектора», подчеркивая, что,«если сегодня не начать активно действовать, завтра можно войти в длительную экономическую стагнацию». В своей знаменитой статье«Россия, вперед!» Дмитрий Медведев заявил, что«добиться лидерства, опираясь на нефтегазовую конъюнктуру, невозможно», призвав«сделать Россию страной, благополучие которой обеспечивается не столько сырьевыми, сколько интеллектуальными ресурсами». Вернувшийся в Кремль после недолгого перерыва Путин вновь повторяет и в наши дни похожие утверждения.
Однако ничто в России не выглядит бóльшим диссонансом правительственным усилиям, чем реальное положение дел в данной сфере. В 1995 г. на долю«минеральных продуктов» приходилось 42,5% экспорта. В 2000-м — уже 53,8%, в 2007-м — 64,9%, а по итогам 2011 г. — 70,3%(данные Росстата по товарной структуре экспорта Российской Федерации). По официальным расчетам, пропорционально росла и доля так называемых нефтегазовых доходов в федеральном бюджете: с 24,4% в 1997 г. до 32,3% в 2002-м, 40,7% в 2007-м и 50,4% в 2012-м. Заклинания о модернизации не помогают: роль сырьевого сектора в экономике продолжает расти, а ведь помимо энергоносителей к этой сфере относится также производство металлов, удобрений, леса и многого другого. Россия безусловно остается сырьевой державой — и столь же безусловно это считается опасным и требующим преодоления.
Не пора ли поставить вопрос: а что, собственно, является в этой ситуации столь опасным и неприемлемым? Противоречит ли наличие мощного сырьевого сектора интересам национальной экономики? Оправданно ли само намерение сменить вектор развития — и даже если оно оправданно, то реализуемо ли оно на практике с учетом российских и мировых реалий?
Начнем с простого вопроса: действительно ли сырьевой сектор — это отсталое производство, в подметки не годящееся интернет-технологиям? Как минимум это весьма спорный тезис. Во всем мире добыча полезных ископаемых — сектор, отличающийся высокими технологическими стандартами и исключительной фондовооруженностью. Более того, сегодня энергетические компании(«Газпром» не в счет) вкладывают миллиарды в новейшие технологии, направляя на это от 4 до 7% совокупной прибыли. И так ли очевидно, что развитие новых технологий возможно лишь в условиях радикальной структурной перестройки экономики? Разве мы не видим сегодня, как одна только новая технология добычи сланцевых газа и нефти может изменить весь геополитический баланс не меньше, чем изобретение интернета? Разве разработка методов использования новых технологий получения энергии не есть условие конкурентоспособности страны? Разве спрос со стороны отрасли не может создать мощные мультипликаторы роста во всей экономике, если его с умением использовать? На мой взгляд, сторонники«умных перемен» просто закрывают глаза на эти, как и на многие другие, вполне очевидные экономические обстоятельства.
Часто говорят о сырьевом проклятии, имея в виду, что государства, ориентированные на добычу сырья и перераспределение ренты, менее демократичны и развиты, чем промышленные державы. В условиях, когда США уже стали крупнейшим производителем газа, а скоро достигнут первой строки в рейтинге добычи нефти, этот тезис уже не выглядит бесспорным. Скорее можно утверждать, что ни одна европейская страна или страна, населенная преимущественно выходцами из Европы, не свалилась в авторитаризм, запутавшись в ресурсах, — ни США, ни Канада, ни Австралия, ни даже Бразилия. А развитие, например, Монголии прекрасно показывает, как рентная экономика может быть демократичнее не только сырьевой России, но и индустриального Китая. Россия в данном случае — исключение, а не правило(что делает этот факт лишь еще более грустным). Так что политика в данном случае довольно-таки автономна от экономики.
Иногда звучит и парадоксальное утверждение о том, что сырьевой сектор не способен обеспечить стране необходимые рабочие места и, таким образом, на него могут делать серьезную ставку лишь те, кто не видит за Россией в будущем статуса великой державы. Этот тезис, на мой взгляд, несостоятелен, так как в России(как и в любой другой стране с европейской ментальностью населения и относительно высоким уровнем жизни) объективно нет предпосылок для роста населения, и, если только мы не собираемся в относительно недалеком будущем стать страной, преимущественно состоящей из мигрантов, нам следует развивать в первую очередь те отрасли, в которых на единицу занятости создается большой объем валового продукта, и на базе получаемых доходов модернизировать остальную экономику.
Обратившись к фактам, можно заметить ряд важных обстоятельств. Во-первых, на традиционной энергетике рано ставить крест. В 1980 г. запасы нефти в мире оценивались в 683 млрд барр., а газа — в 71,6 трлн куб. м. В 2012-м эти цифры составляли уже 1,69 трлн барр. и 187,3 трлн куб. м, несмотря на огромные масштабы добычи. За тот же период вопреки всем технологиям энергосбережения объем потребления нефти вырос с 61,3 млн до 89,8 млн барр./сутки, а газа — с 1,44 трлн до 3,31 трлн куб. м в год. Проблема не в том, что Россия сидит на игле: она скорее в том, что наши«эффективные менеджеры» не в состоянии нарастить добычу. Казахстан добывает в 3,2 раза больше нефти и в 3,3 раза больше газа, чем в 1989 г.; Катар увеличил добычу газа за это время в 25,3 (!) раза, а мы как вышли на позднесоветские уровни РСФСР в 2008 г., так не можем их превзойти — и, похоже, не собираемся(все данные в этом абзаце — по BP Statistical Review of World Energy 2013).
Во-вторых, добывающие отрасли в России остаются наиболее привлекательными для инвестиций. И это обусловлено не столько высокими ценами на сырье, сколько проблемами в остальной промышленности. По подсчетам западных экспертов, сейчас в России лишь 22% инвестируемых в развитие промышленных объектов средств направляется на покупку оборудования, технологий и патентов(в США — 50%, в Сингапуре — 77%), тогда как остальное тратится на строительство зданий и подведение коммуникаций(расчеты Gaddy, Clifford and Ickes, Barry. Bear Traps on Russia’s Road to Modernization, London, New York: Routledge, 2013, стр. 30-31). Это означает, что гипотетическая индустриализация России, о которой мечтают и левые, и правые, и «государственники», и «демократы», в современных условиях попросту экономически невозможна и следовало бы сосредоточиться на обсуждении иных, более реалистичных вариантов.
В-третьих, как высокорентабельная отрасль, именно сырьевая экономика способна предъявить основной платежеспособный спрос на новые технологии и оборудование, т. е. стать локомотивом всего народного хозяйства. Но это только в том случае, если она начнет развиваться, а не стагнировать, закрытая от иностранного участия и наращивающая государственное присутствие в секторе. Именно поэтому нужно прекратить рассказывать самим себе сказки о зарождающейся в России«экономике знаний» и о «Сколково», которое станет мотором экономического роста. Информационная экономика создает капитализацию, но не рост. Не стоит забывать, что в 2012 г. общий объем конечной выручки у Apple был на 30% меньше, чем у Shevron, и в 2,9 раза меньше, чем у ExxonMobil(по данным FT, Global 500 за 2013 г.).
В-четвертых, не нужно сбрасывать со счетов и геополитические вопросы. Сегодня Россия экономически привязана к Европе — и практика показывает, что выход на азиатские рынки не происходит слишком легко: нет ни инфраструктуры поставок с нашей стороны, ни достаточного спроса со стороны партнеров. Для сохранения наших позиций в ЕС необходимо повышение как эффективности добычи, так и ее объемов, чего не произойдет, если акцент будет смещен с сырьевого сектора, например, на индустриальный. В то же время надо понимать, что Россия никогда не присутствовала на мировом рынке конечной промышленной продукции и, попытавшись на него выйти, мы сразу же столкнемся с нашим(якобы) главным стратегическим союзником, Китаем. Насколько нужны нам сегодня перемены, способные случиться при реальном слезании с сырьевой иглы, — это большой вопрос.
Иначе говоря, тема о том, нужно ли России отказываться от современной специализации ее экономики, представляется мне полем для дискуссий, но никак не той сферой, в которой все основные вопросы давно решены. Я не настаиваю на том, что не нужно ничего менять, но я убежден, что, прежде чем это делать, следовало бы не только беспристрастно взвесить все«за» и «против», но и сформировать возможную стратегию действий в случае сохранения нынешней специализации нашей страны.
Вторую часть статьи читайте завтра, в номере от 7.08.2013
Автор — директор Центра исследований постиндустриального общества
