Взрывы на Распадской прогремели с интервалом в четыре часа. Первый убил часть находившихся под землёй шахтёров, второй – прибывших на помощь горноспасателей и нескольких рабочих, находившихся на поверхности. Представители администрации предприятия заявили, что на момент аварии датчики не зафиксировали повышения уровня метана, а система вентиляции работала в штатном режиме. Поэтому сегодня в качестве приоритетной госкомиссия рассматривает версию о некоем внезапном выбросе в забой большого объёма метана. Мол, всему виной стала непредсказуемая стихия. У специалистов в области безопасности горных работ такое объяснение вызывает лишь горькую усмешку…

«Все эти разговоры о стихии рассчитаны на дилетантов, в аварии на Распадской виноваты люди, и только люди, – рассказывает «Нашей Версии» заслуженный шахтёр РСФСР экс-председатель Федерального горного и промышленного надзора России Марат Васильчук. – Да, внезапные выбросы метана случаются, и это действительно опасное явление, но против них тоже существует комплекс мер. Я работал в Донбассе на самой опасной шахте по внезапным выбросам, и если нормально работает инженерная служба, если люди думают головой, то взрывов можно избежать. Чем занимались инженеры на Распадской, если там действительно произошли внезапные выбросы, мне непонятно».
 
Другой справедливый вопрос, который возникает даже у неспециалиста: а зачем вообще рыть такие огромные шахты? Протяжённость выработок на Распадской составляет 311 километров. Как с гордостью заметил губернатор Кемеровской области Аман Тулеев, по своей протяжённости она в полтора раза превосходит Московский метрополитен. Гордость гордостью, но уже очевидно, что такие расстояния существенно затруднили работу спасателей: полностью обследовать шахту они не смогли и по истечении шести суток после взрывов. А в таких делах счёт идёт на часы, а то и на минуты. Но, как выясняется, главная проблема сверхдлинной шахты не только в трудностях с обследованием. Именно гигантский размер скорее всего и стал основной причиной катастрофы.
 
 «То, что протяжённость шахты составляет 311 километров – это не повод для гордости, это повод для того, чтобы кое-кому оторвать голову, – считает Марат Васильчук. – Заведомо понятно, что в шахте с такой протяжённостью не может быть нормального проветривания. Попробуйте на такие расстояния «протащить» воздух! А машины сейчас мощные, они и в обычных шахтах выдают колоссальную нагрузку на вентиляцию. А здесь сотни километров! Поэтому я не склонен верить в заявления про внезапные выбросы».
 
Получается, что Распадская была обречена ещё задолго до трагических взрывов.

А куда же смотрело государство: ведь любой специалист мог уже по её схеме предсказать неизбежность трагического финала? Сегодня вопросами обеспечения безопасности горных работ занимаются органы Ростехнадзора, но, по словам экспертов, после того как был озвучен президентский тезис «не надо кошмарить бизнес», контрольных функций они лишены. Ситуация, по словам специалистов, складывается трагикомичная – горный инспектор сегодня не может даже остановить работы на загазованной шахте.  

«В советские времена, когда мы гнали план, брали повышенные обязательства и шли на рекорды к праздникам, всё равно вопросы безопасности и слово горного инспектора были превыше всего, – вспоминает Марат Васильчук. – Несравненно более высокой была и ответственность чиновников. По существовавшим тогда канонам за такую аварию, как на Распадской, первый секретарь областного комитета партии автоматически лишался своего поста и исключался из партии. Сейчас же у нас никто и ни за что не отвечает. В этом и есть главная причина аварийности».
 
И что самое странное – в эти смертельно опасные забои продолжают покорно спускаться шахтёры, хотя, думается, они прекрасно представляют, на что идут. Может, им просто жить надоело?
 
 «На моей памяти случаев, когда шахтёры отказывались спускаться в забой из соображений безопасности, не было, – рассказывает «Нашей Версии» первый заместитель председателя Российского независимого профсоюза работников угольной промышленности Рубен Бадалов. – Эпизодически возникали такие проблемы, но до столь критической формы протеста, как невыход на работу, дело никогда не доходило».
 
Что же заставляет идти на риск российских шахтёров? Ответ прост: деньги. Сегодня в угольной отрасли повсеместно действует сдельно-премиальная оплата труда. Сколько добыл – столько и получил, и, чтобы добыть больше, горняки идут на всевозможные ухищрения. Например, ни для кого не секрет, что практически повсеместно шахтёры «загрубляют» датчики метана и продолжают работать даже при повышенном содержании газа в воздухе. Технология обмана электроники простая: датчик можно завесить курткой или закрыть мокрой тряпкой. Но если электронику обмануть удаётся, то физику и химию не всегда.
 
«Я был в американских шахтах, – говорит Марат Васильчук, – там не только современная техника, но и высочайшая дисциплина. Никому и в голову не придёт выводить из строя датчик. Потому что зарплата шахтёра совершенно не зависит от того, сколько угля он добыл. Платят за время работы: даже если инспектор закрыл шахту из-за газа, американец будет получать свою зарплату. У нас же вопрос решается просто: «Ребята, мы зарплату не получим, давайте датчик «загрубим!»
 
Неужели никто не обращает внимания на эту проблему, которая оборачивается столь страшными катастрофами? Ведь, по существующим оценкам, сегодня до половины всех случаев гибели на производстве в России приходится на угледобывающую отрасль. Очевидно, что безопасность шахтёрского труда требует более пристального внимания государства. Но, оказывается, со смертельно опасной практикой сдельно-премиальной оплаты труда шахтёров сейчас борются только профсоюзы.
 
 «Сегодня в среднем по отрасли фиксированная тарифная часть заработной платы составляет порядка 40–45% общего заработка. Остальное зависит от того, насколько выполнен план, – поясняет Рубен Бадалов. – Мы бьёмся над тем, чтобы по отраслевому соглашению вывести базовую ставку хотя бы на уровень 60–65%, но наталкиваемся на определённое сопротивление работодателей. Для них очень выгодна нынешняя схема оплаты труда, ведь далеко не всегда в снижении добычи виноваты шахтёры: это могут быть и упущения менеджмента в организации производства, и так далее. А при существующей системе виноватым всегда остаётся шахтёр. Поэтому мужики и стараются выполнить план любыми возможными способами».
 
Каковы же ставки в этой русской шахтёрской рулетке? В отличие от СССР, где профессия горняка была одной из самых высокооплачиваемых, в современной России ситуация иная. Достаточно посмотреть на вакансии в кузбасских кадровых агентствах. Так, в среднем зарплата горного рабочего – от 12 до 30 тыс. рублей в месяц, проходчика – 20–40 тыс. рублей в зависимости от разряда. Горный мастер может заработать максимум 60 тыс. – при условии, что план будет выполнен. Более интересные зарплаты кузбассовцам предлагают другие регионы. Например, на золотых приисках в Якутии шахтёрам платят в полтора-два раза больше. Но такую работу получить трудно.
 
 «Труд шахтёра в связи с кризисом в Кузбассе сегодня мало востребован. Многие предприятия закрываются, люди идут к нам пачками и согласны работать даже за низкую зарплату, – рассказывает «Нашей Версии» представитель новокузнецкого кадрового агентства «Вакант» Марина Шанина, – им некуда деваться. У них семьи, многие в докризисные времена, когда появилась надежда на достойную жизнь, набрали кредиты и теперь надо чем-то рассчитываться. После последней аварии всем, конечно, страшно, но иной возможности прокормить семью у шахтёров сегодня нет».
 
Благо хоть с мёртвыми чиновники и коммерсанты обходятся по-людски. Так, семьям погибших на шахте Распадская будет выплачена компенсация в размере 1 млн рублей. Кроме этого они получат 12 зарплат плюс 3 зарплаты шахтёра за последние 3 месяца. Сумма для Кузбасса внушительная, но такие деньги получают далеко не все.
 
 «Проблема в том, что хорошие компенсации выплачиваются, как правило, лишь семьям шахтёров, погибших в крупных авариях, которые вызвали большой общественный резонанс, – говорит Рубен Бадалов. – А ведь у нас ежегодно происходит десятки несчастных случаев, где гибнет один-два человека и о которых никто толком не знает. Только в 2009 году «незаметные» ЧП унесли жизни 56 человек. Государственная компенсация семье горняка составляет в этом случае 64 700 рублей. Конечно, есть добросовестные работодатели, которые выплачивают хорошие компенсации и берут на себя расходы на похороны, но есть и такие, которые говорят, что это не их проблемы…».
 
Неудивительно, что сегодня отрасль столкнулась с острой проблемой нехватки молодых специалистов. Кому надо такое «счастье»? Средний возраст горных инженерных кадров сегодня 46–48 лет. На рядовые должности, как замечают представители крупных угольных компаний, молодёжь идёт лишь от безысходности.
 
«Я разговаривал недавно со студентами Московского горного университета. И особого желания работать где-нибудь в шахте в Сибири у ребят я не заметил, – признаётся Рубен Бадалов. – Им проще устроиться за те же деньги на работу в тёплый столичный офис».
 
Вместе с горными кадрами стареет и техника. По последним данным, износ добывающего оборудования на шахтах Кузбасса составляет более 70%. Большая часть техники эксплуатируется более 40 лет. Причём это ещё хороший показатель по всей отрасли. В Уральском федеральном округе горная техника износилась уже на 80–90%. А на шахтах Воркуты этот показатель составляет 87%. Надолго ли ещё отрасли хватит советского запаса прочности?
 
 «Я не удивлюсь, если правительство однажды проснётся и поймёт, что в стране не осталось шахт, – замечает Марат Васильчук. – Проблема даже не в износе фондов. Сегодня мы совершенно забыли о таком понятии, как горное искусство. В советские времена все месторождения разрабатывались в соответствии с комплексными проектами, с учётом природных особенностей и так далее. Этим занималась мощная отраслевая наука, были профильные НИИ. Сейчас же всё происходит по какому-то дикому сценарию. Вырвала себе компания кусок, сегодня покопала, завтра забросила и пошла на другое место. Между собой такую добычу угля мы называем свинороем. Так скоро все месторождения по верхам выгрызут и ничего не останется».
 
Между тем страна ждёт угля. Согласно планам развития угольной отрасли к 2020 году Россия должна выйти на добычу 380 млн тонн угля в год. Что же касается более далёкой перспективы, то, по существующим прогнозам, через 50–60 лет уголь и вовсе может остаться единственным видом природного топлива на планете, так как запасы газа и нефти стремительно иссякают. По приблизительным оценкам, России угля хватит как минимум на 300 лет, если его, конечно, не «засвинороят». Не слишком ли легкомысленно мы относимся к своему энергетическому будущему?

Источник: http://versia.ru/articles/2010/may/17/shahta_raspadskaya