На минувшей неделе в правительстве обсуждался новый национальный проект «Повышение производительности труда и поддержка занятости». С одной стороны, преемственность налицо: борьба за эффективность и качество, за механизацию и химизацию, за перестройку и ускорение, за кадры, которые решают все, за догон и обгон (Америки, Португалии и пр.) — национальный вид спорта на одной шестой (а ныне одной восьмой) земного шара все последние 100 лет. С другой стороны, с давно назревшей надобностью заняться именно этими скорбями спорить трудно: так скверно с производительностью труда, как сейчас у нас, дела обстояли только в самые отчаянные для Отечества периоды — после революции, во время войны и в 1990-м, когда СССР шел к развалу. Новый нацпроект делает упор на качество управления экономикой, особенно выделяя уровень предприятий. К истории вопроса и его перспективам присмотрелся «Огонек».

Впервые о том, что нужна специальная программа по повышению производительности труда и поддержке занятости, в правительстве заговорили в июне 2017-го. До этого в истории новой России на этот скучный показатель никто внимания не обращал. Да и хлопоты 2017 года были, скорее всего, связаны с тем, что майский указ президента 2012 года (о повышении производительности труда в 1,5 раза) не выполняется, а срок отчитаться по нему подходит.

К этому времени подоспел рейтинг «Производительность труда среди стран — членов ОЭСР» (опубликован в 2017-м, анализ происходил по данным 2015 года). В нем Россия занимала 36-е место (между Чили и Мексикой) с показателем 25,1 доллара США за час труда каждого работника. Это почти в 4 раза меньше, чем у лидера — Люксембурга (95,1 доллара), в 2,5 раза ниже, чем в США (68,3 доллара) и Германии (66,6 доллара). Расчеты родного Росстата тоже были неутешительными: рост производительности труда в 2010–2014 годах составил в среднем 3,7 процента (меньше процента в год), а с 2014 по 2017 год — 1,2 процента (данные «Социального бюллетеня» Аналитического центра при правительстве РФ, июнь 2017 года). Для сравнения: в переломные 1986–1990, похоронившие СССР, производительность труда была выше — 1,5 процента.

Почему в международных расчетах фигурируют доллары, а у нас проценты? Потому что мы рассчитываем производительность труда не так, как принято в остальном мире. ОЭСР, например, рассчитывает индекс как ВВП в расчете на час отработанного времени (а для сравнения производительности труда между странами национальные ВВП конвертируются в единую валюту — доллары США по паритету покупательной способности); МОТ считает количество продукции, произведенное за год в расчете на одного работника в постоянных ценах.

У нас иначе. У нас вообще не ведется учет чистых физических объемов. Зато наш Росстат считает дважды: в целом по экономике и по основным видам экономической деятельности. По экономике в целом форма расчета такова: выявляется частное от деления физического объема ВВП на изменение совокупных затрат и выдаются данные в процентах относительно прошлого года. По видам экономической деятельности формула другая — вычисляется частное от деления индексов физического объема выпуска по данному виду деятельности на изменение совокупных затрат труда. И в том и другом случае идут подсчеты «индексов» и «изменений», выражаемых в процентах, при этом проценты высчитываются из процентов. Работа ювелирная, но результаты все равно оказываются ужасающими: быть может, по этой причине данные Росстата об уровне производительности труда в целом по экономике России в открытом доступе отсутствуют. А ключ к успеху предлагается простой: чем меньше затрат, то есть работников, тем выше производительность труда.

Вообще, индекс производительности труда — очень сложный показатель. И стимулировать рост этой самой производительности можно множеством способов. За последние сто лет руководство страны использовало для этого самые разные рычаги: и повышение энерговооруженности экономики, и закупку зарубежных технологий для технического перевооружения, и изменение организации труда, и налоговые маневры, и закрытие низкорентабельных производств. Все было в тему (ведь производительность труда зависит от всех затрат, включая еще и налоговую систему — чем больше налогов, тем дороже продукция). За что схватиться теперь — в условиях, когда рост производительности труда если не ниже плинтуса, то уж точно на одном с ним уровне?

Это выяснилось на минувшей неделе, когда в правительстве обсуждался национальный проект «Повышение производительности труда и поддержка занятости». Проект предполагает привлечение консалтинговых компаний «большой четверки» (PricewaterhouseCoopers, Deloitte Touche Tohmatsu, Ernst & Young, KPMG) к переучиванию менеджеров 10 тысяч российских предприятий. На это из бюджета будут выделять ежегодно 30–35 млрд рублей (общая стоимость проекта оценена в 156 млрд рублей на пятилетку 2019–2024 годов).

То есть опять «кадры решают все»? Типа того. Только теперь не все кадры, а именно управленческие и именно на тщательно отобранных предприятиях. А институциональные условия российской экономики? Взаимоотношения государства и предприятий? Вопросы использования ресурсов экономики? Устаревшие технологии? С этим, получается, все в порядке.

Вот подучим менеджмент «в точках роста», и будет нам по графе производительность труда полное счастье всего за одну пятилетку…

Может показаться, что новый нацпроект возник скоропостижно и из ниоткуда. Это не совсем так: он просто стремительно вызрел из скромной программы, паспорт которой был утвержден в сентябре прошлого года. О чем шла речь тогда?

Намеревались отобрать в пяти регионах около полусотни работающих предприятий (с выручкой не менее 30 млрд рублей в год) и на их базе запустить «пилотные испытания» по повышению производительности труда через обучение менеджмента по современным методикам со скромным бюджетированием — около 1,5 млрд рублей в год. Механизм финансирования предполагался такой: правительство направляет деньги в регионы, там распределяют их по предприятиям, а те нанимают аудиторов (в основном из «большой четверки»), чтобы они «организовали» процесс повышения производительности труда.

Регионы привлекались к участию, поскольку в названии программы имелась вторая часть — поддержка занятости, а сама программа предполагала сокращение числа рабочих на предприятиях, участвующих в эксперименте (мы ведь помним: меньше людей — выше показатели производительности). О том, куда пристроить не вписавшихся в эксперимент, тоже думали. Например, работодателям, которые будут уволенных работников нанимать, программа предусматривала преференции по социальным налогам и сборам; а чтобы у попавших под сокращение людей не было стресса, предлагалось говорить не об увольнении, а о переводе.

Получалось, правда, что на одних предприятиях (образцово-показательных и отчитывающихся за потраченные государственные деньги) производительность труда будет повышаться, а на других, наоборот, понижаться. Но это никого не смущало. Более того, для «повышения трудовой мобильности уволенных» программа предлагала строить арендное жилье по всей стране (бюджет этой ветви проекта, правда, не уточнялся). Один из правительственных чиновников, пожелавший остаться не названным, на прозвучавший вопрос, почему за аудиторов и экспертов для частных компаний должен платить госбюджет (в условиях рыночной экономики это всегда забота хозяина предприятия), ответил: «В эксперимент войдут средние компании, а у них на это денег нет». Звучало странно, учитывая, что 30 млрд выручки входят в перечень условий для участия в программе, но эта странность инициаторов начинания не смущала.

Между тем в регионах оказалось немало желающих получить дополнительное бюджетное финансирование. В сентябре об участии в этом деле заявили 6 регионов, в феврале 2018 года — уже 10. А в июне министр труда Максим Топилин отчитался: отобраны 200 предприятий в 16 регионах страны.

Прошел всего месяц, и вот новый и неожиданный поворот: 16 июля состоялось заседание президиума совета при президенте Российской Федерации по стратегическому развитию и приоритетным проектам, на котором была заявлена уже не скромная пилотная программа, а целый нацпроект. Превращение случилось фантастическое: финансирование увеличено почти в 20 раз (не 1,5 млрд рублей в год, а 30–35, соответственно, 156 млрд рублей на пятилетку); число предприятий, участвующих в начинании, выросло (в сравнении с июньскими цифрами) в 50 раз — до 10 тысяч; обучением предполагается охватить 80 тысяч менеджеров.

Преподавать основы повышения производительности труда им будут все те же аудиторы «большой четверки» — здесь перемен нет. Зато есть перемены в другом: механизм финансирования менеджерского всеобуча радикально пересмотрен. Регионы могут быть свободны — им ничего не дадут. И предприятия тоже ничего не получат. Финансирование работы по повышению производительности труда пойдет особым путем — через федеральный Фонд развития промышленности. Именно эта структура будет отбирать предприятия и платить аудиторским десантам, которые направят на места.

Фонд, которому предстоит разверстать 156 млрд бюджетных рублей, до этого не был на слуху, хоть и создан в 2014 году при Минпромторге. Занимается тем, что выдает льготные кредиты предприятиям за счет государственных средств (так написано в презентации фонда) под 1–5 процентов годовых. Поскольку деньги бюджетные, то в уставе фонда строго записано: средства должны быть возвращены, даже если с проектом пойдет что-то не так. Для финансирования отбираются «успешные компании, имеющие потенциал и перспективу, которые способны обеспечить адекватное вложение собственных средств». «Фонд не занимается спасением проблемных предприятий и поддержкой отстающих»,— написано в презентации структуры, которая за три года выдала 264 кредита предприятиям 12 отраслей (от машиностроения до медбиофармы) на общую сумму 62,7 млрд рублей. Теперь годовой оборот фонда вырастет раза в два-три.

Сомнений в том, что средства будут освоены, не возникает. Хотя возникают некоторые вопросы. Ну вот, например: почему государство обеспечивает одним предприятиям условия лучше, чем у других, вместо того чтобы создавать равные условия для всех? По какому принципу? И почему оно делает это за счет бюджета? Если на отобранных для проекта предприятиях производительность труда (будем надеяться) повысится, то, как уже было сказано, на других непременно понизится. А как быть с этим «остатком», нацпроект не говорит — почему? Далее: чему будут учить избранных менеджеров аудиторы «большой четверки», которые в России уже давно «натаскивают» управленцев из самых крупных компаний, а темпы производительности труда в стране за последние 15 лет все ниже и ниже?

И наконец, последний вопрос — а если эта проклятая производительность возьмет и не поднимется? Или даст знать о себе каким-нибудь незначительным шевелением? Что тогда? Одна надежда на отечественную статистику: искусство управляться с цифрами и процентами нас всегда выручало…