Чаще всего культуру определяют как систему норм и запретов. Иными словами, культура это ограничение и самоограничение. Культурный человек знает меру, не делает и не говорит лишнего, не выходит за рамки. Это в обычной жизни, но не только.

...

Норма возникает из опыта — и в фило-, и в онтогенезе. Для этого есть электрические розетки, грабли и прочие инструменты воспитания, обучающие человека элементарным представлениям о том, куда не надо совать пальцы и на что лучше не наступать ...

Этот опыт уважения к норме, начиная с инстинкта самосохранения, одновременно и приобретается лично, и транслируется ...

Но если бы дело этим ограничивалось, культура осталась бы поставщиком унылой серости и однообразия, а изменения (чтобы не говорить о «развитии») оказались бы заблокированы. Поэтому во всех вышеупомянутых культурных измерениях отдельными не совсем нормальными существами одновременно ставится эксперимент и по изменению нормы, и по выходу за нее. Границу нормы постоянно переступают и сдвигают, что, собственно, и придает жизни некоторый вкус. Между изменением нормы и ее нарушением есть много общего и только одна граница — граница легальности. Изменить норму в известном смысле тоже значит ее нарушить, но изменяют нормы легально, а нарушают — преступая закон или нарушая правило. ....

Таким же мифом была и советская бюрократия, главная проблема которой была (и остается) как раз не в бездушном следовании букве нормы, а наоборот, в манипулировании писаной нормой по своему усмотрению и, как правило, не во вред себе. Здесь за образом бесчеловечной машины скрывались вполне человеческие страсти и интересы.

В обоих случаях, с догматизмом и бюрократизмом, мы имеем дело с одним и тем же эффектом: власть над текстом прячется за симулируемой властью текста. Субъект манипулирует текстом, тщательно скрывая эти манипуляции, свою причастность к этому, а главное, саму возможность производить какие-либо манипуляции над текстами классиков, основоположников и их канонизированных апостолов. Норму приватизируют, но скрытно, что дает возможность ее столь же скрытно нарушать или, как минимум, модифицировать — естественно, в интересах хранителя «аутентичных толкований» (которые он не столько хранит, сколько хронически производит заново). В точности как с «бюрократом», который живет прежде всего манипуляцией нормой, а не тупым следованием ей. В отличие от карикатурного образа бездушного бюрократа здесь все как раз наоборот, «человеческое, слишком человеческое».

.....Альтернативная модель предлагает резкое, кратное сокращение состава обязательных требований, но с повышением их статуса (как норм федерального закона прямого действия) и теперь уже совершенно безусловной обязательностью их исполнения. Все остальное, включая принятие и исполнение добровольных стандартов, отдается на откуп саморегулированию и самоорганизации. Все это тоже очень непросто, но это на порядок лучше, чем «водить слона на веревочке». Таким образом резко оживляется как бизнес, так и всякое прочее творчество, подлежащее внешней регуляции, не говоря уже о качестве и номенклатуре производимых товаров, оказываемых услуг и вообще всего, что является продуктом свободной деятельности.

..

В наших институциональных реформах в дальнейшем эти принципы предполагалось распространить и на финансовое регулирование, и на сферу административных отношений в целом (административная реформа была логическим продолжением реформы технического регулирования). Более того, реформа тех-регулирования была одновременно и метареформой, а именно реформой самих принципов и методов реформирования. Здесь (в позитивной стадии) работал синтез политической воли президентского уровня с нормотворческой активностью предпринимательского и независимого экспертного сообщества, что позволяло «взять в клещи» среднюю и низовую бюрократию с ее регулятивным и контрольно-надзорным постмодернизмом. Полная аналогия с новой архитектурной моделью. Даже не аналогия, а системный изоморфизм, легко переносимый далее, в том числе на внутреннюю и внешнюю политику.

Сейчас уже совершенно очевидно, что парламент в формате «взбесившегося принтера» нагнетает именно то состояние нормативный базы, с каким приходится бороться в сфере финансового, технического и прочего регулирования. Типичная мания ограничений и тиражирования поводов для вмешательства. Причем ограничений в духе воинствующего постмодернизма — непрозрачных, мутных, при желании и «по месту» произвольно трактуемых, в чем-то даже издевательски ироничных, хотя эта усмешка злая. ..

...