В последние дни сразу несколько выступающих с идеологическими претензиями от власти вдруг вновь реанимировали, казалось бы, вовсе похороненную тему«снятия с нефтяной иглы»,«смены экономической модели» и т. п. Видимых причин как минимум две.

Во-первых, прошло тревожное совещание на высшем уровне: политическое руководство(президент) потребовало от технического руководства(правительство) предотвратить расшатывание стабильности. А для этого необходимо обеспечить вовсе не те экономические показатели, какие обещает правительство, уже собравшее для завышения ожиданий последние ресурсы и натянувшее все, что еще хоть как-то натягивается без прогнозного фанатизма и откровенного надувательства.

Во-вторых, на этих днях стряслось главное политическое событие — съезд народного фронта. У каждого уважающего себя фронта должна быть линия, но предначертать ее там без повторов и плагиата просто некому. Поэтому обойтись без«новой индустриализации» не получается, хотя в сложившемся идеологическом контексте это крайне неловко.

Перед водворением Дмитрия Медведева на местоблюстительство тему«смены вектора» раскручивали как главную. За всем этим маячила тень невидимого«плана Путина», однако именно при Медведеве слова«модернизация»,«инновации» и проч. приобрели особую трескучесть, став его фирменным знаком. К моменту обратной рокировки все уже забыли, что«смена вектора» — тема не новая, поэтому получилось бы, что вернувшийся Путин оказывается последователем модернизационно-инновационных планов Медведева, что недопустимо по личным и политическим мотивам, даже если без модернизации страна сначала закиснет, а потом и вовсе сгниет.

Кроме того, педалировать ту же тему было бы крайне трудно при вопиющем отсутствии результатов, при усиливающейся зависимости от сырьевого экспорта и при скандальной неэффективности запущенных при Медведеве проектов — флагманов буксующей модернизации. Причем«Сколково» или«Роснано» лишь на слуху и на поверхности, хотя большим фиаско курса является, например, провал с заряженными на новые производства«особыми экономическими зонами», т. е. с попытками более системных решений.

Однако ситуация меняется: к стенке припирает сама экономика, причем уже не сценарными расчетами, а оперативными данными, например, по сокрушительной динамике рентабельности отечественного производства в несырьевом секторе, да и в сырьевом тоже. Несколько лет назад эксперты заговорили о том, что при такой динамике российскую экономику не спасут и $200 за баррель. Мрачные предсказания начинают сбываться, хотя пока лишь отголосками. Под вопросом уже не только предвыборные обещания, но и статус-кво — и это при перегретых ожиданиях и политике, построенной по принципу плотины: не дай бог где-то дырка! На какое-то время найти очередного субъекта отпущения можно, но политическая передышка будет короткой, а главное — бессмысленной: довольно скоро ответственность все равно придется брать на себя, причем в условиях худших, чем сейчас, возможно — намного. Об этом тоже уже говорилось: стратегии в таких условиях необходимо строить, исходя не из средневзвешенных оценок, а от сценариев наихудших, хотя и маловероятных, но чреватых«неприемлемым ущербом». Судя по действиям власти, там уже ощущают первые толчки приближающегося«социотрясения»(Борис Грушин).

Все уже обратили внимание на приказной характер поручений. Требуют улучшить не условия, а именно сами показатели, будто цифры(не на бумаге) можно улучшить, транслировав экономике приказ свыше. Последний, кому нечто подобное удавалось, был герой анекдота с наганом(«Именем революции — встать!»). Когда-то, в других условиях, это было бы вопросом мобилизации, но эта экономика на такие стимулы уже не реагирует. Поэтому начинать пришлось бы с разработки системы мер, позволяющих остановить сползание экономики в деградирующую, а в итоге и вовсе обреченную сырьевую модель. Речь именно о разработке, потому что такого сколько-нибудь убедительного проекта нет(если бы он был, хватило бы указания разобраться с причинами провала в его реализации).

Пока ясно одно:«смену вектора» пытаются подать вновь, но уже без модернизационно-инновационной риторики, причем одновременно и как практическую задачу(обеспечение стабильности при ухудшении сырьевой конъюнктуры), и как идеологическую(«новый» курс, но без лишней новизны). Не случаен и термин«новая модернизация». Нет беспочвенных(в этих условиях) претензий на инновационность, зато есть слово«новая», хотя суть этой«новизны» никому не известна и даже не обсуждается.

Но важнее то, что этот термин маскирует главную проблему — и, соответственно, главную задачу. Одно дело — провести или хотя бы начать еще одну индустриализацию, пусть она будет, например,«новой»(чтобы одновременно не выглядеть доиндустриальным обществом, но и не заикаться про инновации). И совсем другое — затевать реиндустриализацию в экономике, в которой деиндустриализация на марше и уже достигла критичного, запредельного уровня. В некотором смысле новая индустриализация и реиндустриализация — это две принципиально разные, если не диаметрально противоположные стратегии. Если огрубленно, то в первом случае вы будете с ходу искать ресурсы и запускать проекты в надежде на отдачу, экономическую и символическую, причем с сильным мультипликатором, тогда как во втором случае разговор начнется с выяснения того, что на корню губит производство, причем не только сырьевым проклятьем, но и институциональным, не только«голландской болезнью», но и недугами политическими. При заклиненных тормозах форсировать мотор просто опасно.

Если исходить из приоритетов реорганизации институциональной среды, то здесь проект«снятия с иглы» опять — и уже в который раз! — ударяет по лбу все теми же граблями, причем сразу дважды: и тем, что от экономики что-то требуют, не собираясь менять институты(самый свежий и либеральный из которых носит фамилию Титов), и тем, что никто так и не берет в голову опыт всех прежних провалов институциональных начинаний, затевавшихся еще на заре путинского правления. Все это уже было, и с каждым разом эта песнь звучит все более дико: вместо куплетов один и тот же припев, который, в свою очередь, каждый раз представляют запевом, исполняемым как бы впервые.

Острота коллизии в том, что система институтов в стране может быть только одна, тогда как институциональная среда для экономики самостоятельно производящей и для экономики перераспределения сырьевой ренты в корне различна, более того, фатально несовместима. Поэтому каждая попытка что-то здесь реформировать оборачивается подлинной«войной за государство»(что мы уже неоднократно наблюдали). И в этой войне институты сырьевой модели будут неизменно побеждать — ровно до тех пор, пока сырьевая модель не войдет в пике и несырьевая альтернатива не потребуется сразу, в рабочем состоянии и в объеме, достаточном, чтобы компенсировать потери от падения сырьевых продаж. То есть когда что-то реформировать и перезапускать будет уже поздно.(И это без учета новой проблемы — необратимости отставаний, уже и вовсе сжирающей ресурс времени, отпущенного на модернизацию!)

Выйти из этой коллизии теоретически можно, но для этого власти надо менять и главную опору, и философию социально значимых свобод и ограничений, и стиль политико-идеологического вмешательства, и сами представления о легитимности, о самом характере метафизических обоснований власти. Китайцы смогли в условиях идеологического диктата и политического зажима обеспечить качество регулирования и уровень экономических свобод, достаточные для превращения страны в мировую фабрику. У нас ничего подобного уже не выйдет, потому что вертикалью лишь символически руководят сверху, реально она управляется снизу, интересами даже не столько силовой олигархии, сколько интегральным интересом средней и низовой бюрократии, манипулирующей верхом почти незаметно, но оттого тем более технично и эффективно.

Интрига закручивается: что еще можно будет изобразить после еще одного вялого исполнения все того же запева? К тому же становящегося все более серым и невыразительным. Когда заговорит экономика, стенания про геев и верующих уже никто слушать не будет.

Автор — руководитель Центра исследований идеологических процессов Института философии РАН