Ползущий фронтир между «русскими» и «нерусскими», по данным географа из Ставропольского университета Александра Панина, движется со скоростью десять километров в год с юго-востока на северо-запад. Националистическая риторика скрывает цивилизационный разлом, такой, какой был между Римом и лангобардами, причем лангобардами и внешними, и внутренними. Условно «русские» продолжают жить в мертвом СССР, подключенном к аппарату искусственного дыхания под названием «» и «», подпираемом государственными обрядами и спецслужбами. Условно «нерусские» относятся к распадающейся империи как к источнику ресурсов и преследуют свои частные и групповые интересы. Выходцы из кавказских республик привыкли обходиться без заботы государства и без официальной зарплаты, готовы к необходимости оплачивать услуги чиновников, готовы к бытовой неустроенности, не претендуют на советскую паевую ренту.
Дело не в национальностях. С обеих сторон разлома — интернационал. Разлом этот не географический, он проходит через души чиновников, московских менеджеров, дагестанских крестьян и балкарских активистов, один и тот же человек может быть чудовищно противоречивым.
Условно «русские» говорят, что кавказцы не могут и еще долго не смогут жить в цивилизованном государстве. Что «русские налогоплательщики их всю жизнь кормят» и чуть ли не платят Кавказу дань, что политический ислам агрессивен, выходцы из национальных республик заполонили Москву, дагестанские чабаны вытесняют русских в Ставропольском крае, а имамы насаждают хиджаб в школах.
Условно «нерусские» отвечают рассказами о зверствах Ермолова и Засса и могут с точностью до камня показать места гибели своих прапрадедушек. Могут рассказать про депортации чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев и «добровольные» переселения других народов на места высланных в 24 часа «врагов советской власти» в 1943-1944 гг. Про разрушенную Чечню, про трагедию в Пригородном районе, про продажи силовиками родственникам трупов убитых в ходе спецопераций — далеко не всегда боевиков. Про дискриминацию кавказцев в других регионах России. Про то, что у чабанов, проживших и проработавших несколько десятков лет в колхозах Ставропольского края, отнимают собственность. В Дагестане делят села по тому, кто выступил на стороне Шамиля, а кто предал его.
Эта антиколониальная риторика прочно связывает процесс разрушения СССР как тоталитарного государства с процессом распада империи, творя образы врагов и мобилизуя этнические и религиозные группы.
Казалось бы, сегодняшние жители казачьей станицы Галюгаевская в Курском районе Ставропольского края не могут отвечать ни за действия генерала Ермолова во время войны XIX в., ни за «войну» питерского ОМОНа с мирными жителями в чеченском селе Старые Алды в первое десятилетие XXI в. Как и жители дагестанского села Гимры не несут персональной ответственности ни за войны своего знаменитого земляка, третьего имама Дагестана Шамиля, ни за убийство милиционеров чеченскими боевиками на берегу озера около той самой Галюгаевской. Но на деле такая ответственность существует. Распад полицейского государства и колониальной империи, разнесенный во времени и пространстве, происходит одновременно и в рамках одного географического и политического фронтира.
Физиология фронтира и рента пайщика
Роль советской стороны разлома на Северном Кавказе выполняет «постколхозная» равнина, которую в Восточном Ставрополье и на Кизлярщине теснят или замещают горские джамааты. Так называется организация сельских обществ в Дагестане, основанных на семейно-родственных автократиях и шариате, из городов-полисов XIX в. трансформирующихся в глобальные сети века XXI. «Постколхозное» общество — то, во что без сильного СССР превратилось равнинное, цивилизованное и индустриализированное советское село. Отток молодежи уничтожает будущее, производство зерна и муки на экспорт вытесняет селян на обочину жизни. Агрохолдинги воспринимают местное население в терминах издержек и рисков.
Несмотря на то что в Ставропольском крае состоялась паевая приватизация земли, администрация попыталась сохранить Советский Союз для себя. Инерционная лояльность колхозников советской системе стоила им земли и имущества. Сложность выделения паев «в натуре», недоступность финансов и техники для мелких землевладельцев и ограничения, накладываемые на оборот паев краевыми и местными элитами, привели к перераспределению реальных землевладений и урожаев в пользу внешних инвесторов, будь это московские олигархи или разбогатевшие на бюджетных деньгах или собственной дерзостью и талантом выходцы из соседних республик. В итоге пай (около 10 га пахотной земли) в «собственность» стоит от 25 000 до 100 000, в качестве исключения — до 300 000 руб. В аренду на сезон тот же пай берут за 3-4 т пшеницы, т. е. за 30 000-40 000 руб.
Эта рента позволяет держать во дворе несколько свиней или бычков на откорме, да корову для молока, что вместе с пенсией и составляет бюджет домохозяйства.
В Кабардино-Балкарии, Дагестане и других республиках, кроме Карачаево-Черкесии, паевой приватизации не было и до сих пор действует региональный мораторий на приватизацию земель сельскохозяйственного назначения. Колхозные земли были отчуждены при поддержке советской общественности (собраний колхозников или советов старейшин) в пользу республиканских новых аристократий. Отсутствие паевой ренты ускорило этнические мобилизации, но почти вся молодежь — на заработках, «на выезде» или ловит рыбу в Каспийском море. Часто — по-браконьерски. На ногайских кладбищах Главного Сулака и Новой Косы (села в составе Махачкалы) — целые ряды пустых могил не вернувшихся с моря молодых людей. А в ХМАО и Уренгое — многотысячное население кумыков и ногайцев, уехавших на заработки. Русское население стремительно выехало, а оставшееся доживает свой век, используя казачий или русский дискурс в качестве слабого политического ресурса.
Локальная реституция против колхоза
Зато в горных и предгорных районах республик Северного Кавказа, особенно в Дагестане, вместо советской паевой приватизации прошла антиколониальная «локальная реституция». Земли распределены между членами сельских общин (по шариату, по наследству или по решению специальных земельных комиссий, организованных джамаатами, иногда — при участии муниципальных властей). На землю установилась рыночная, высокая из-за малоземелья цена, например в Левашинском районе Дагестана сезонная арендная плата за гектар земли под посадку капусты составляет от 50 000 до 100 000 руб.
Десятикратная разница в цене на землю и устойчивый институт собственности, формируемый реституцией, — экономическая причина и миграции, и сползания джамаатской юрисдикции на равнину. Наглядный пример — аварское село Согратль в Дагестане, общественный фонд которого пытается подвергнуть реституции собственность ликвидированного колхоза на равнине.
Отток равнинного «советского» сельского населения продолжится по механизму замещения, а не вытеснения — сколько паев и участков под жилое строительство купят мигранты, столько им продадут старожилы.
Более 30% мигрантов — это граница (замеченная многими исследователями — например, географом Татьяной Нефедовой), после преодоления которой мигрантами отток старожилов ускоряется. Это связано с невозможностью поддерживать необходимые для нормального существования социальные связи. Причем и во времени, и в пространстве. Людям становится «не за что цепляться» — своего пространства, которое можно утратить, нет, как нет своего будущего, ради которого нужно беречь могилы отцов, напротив — будущее пугает.
Постепенное замещение одних («постколхозных») сообществ или сетей другими («постджамаатскими») приведет к тому, что политические институты Ставропольского края и других включенных в миграционные процессы регионов тоже трансформируются. Это еще один «этаж» ползущего на северо-запад фронтира.
Этническая мобилизация — ответ тех, кто остается на земле. И тем самым покидает СССР.
Свинья против овцы
Крупные землевладельцы либо из числа административной элиты района и края, либо внешние инвесторы, вроде подразделений крупных агрохолдингов, пользуясь административным ресурсом, «казачьими землями» как инструментом, несовершенством законодательства и организационным превосходством, запахали под пшеницу и подсолнечник почти все бывшие колхозные земли. Частные фермеры и сохранившие за собой несколько тысяч гектаров коллективные хозяйства часто продают спекулянтам, работающим на зерновых королей, урожай будущего года за полцены, добирают недостающие средства под высокие проценты (до 5% в месяц), попадая в долговую кабалу.
Несмотря на все это, основной угрозой для сохранения ногайской, русской, казачьей идентичности считаются почему-то даргинские чабаны и «гектарщики», среди которых много кумыков, аварцев и турок-месхетинцев. «Гектарщики» — трудовые мигранты или местные жители, берущие в аренду 1-2 гектара земли под огород или бахчу, работающие на этом гектаре на свой страх и риск, часто терпящие банкротство. Даргинские чабаны, приватизировавшие кошары, страдают от запахивания пастбищ, забираемых под зерно как «казачьи земли» в интересах экспортеров зерна. Вот и сталкиваются все — и домашний скот старожилов, русских и ногайцев, и отары и гурты даргинских чабанов — на небольшом сельском выгоне. Около села в Восточном Ставрополье, например Иргаклы в Степновском районе или Кара-Тюбе в Нефтекумском, где до 90-х гг. преимущественно жили русские и ногайцы, из 24 кошар 22 — «даргинские». Но они были «даргинскими» с колхозных времен — когда 30-40 лет назад дагестанцы приехали работать в ставропольские колхозы. Казаки становятся врагами даргинских чабанов, которые, в свою очередь, становятся врагами ногайцев. У преступлений вместо имен появляются национальности. Советское отступает перед джамаатом, но этническое мобилизуется. Людей заставляют думать, что хиджаб опаснее коррупции.
Бытовые конфликты перерастают в массовые драки, маркируемые как межэтнические конфликты. Строительство мечетей, хиджабы, которые девочки-мусульманки надевают в школы, потрава скотом садов и огородов — все приобретает этническую маркировку. Замечено даже символическое противостояние животных — свинья, которая для мусульман «харам», против овцы, которая травит посевы и оскверняет погосты.
Продолжение статьи читайте через неделю, в среду 5.06.2013
Автор — руководитель Центра социально-экономических исследований регионов RAMCOM, директор Кавказского центра проектных решений
http://www.vedomosti.ru/opinion/news/12528091/postkolhoznoe_obschestvo
