Главная » 2009»Март»8 » Счетчик тикает. Кризис (СГКМ, март 2009)
Счетчик тикает. Кризис (СГКМ, март 2009)
21:48
Кризис как будто приоткрыл ту бездну, в которую сползает наша культура.
Что-то клубится внизу, дна не видно. И не видно, за что можно
зацепиться на мокром грязном склоне. Весь этот мрак и тлен – не явление
природы. Это – плод наших мыслей, наших действий и бездействия за
последние 25-30 лет. Дальше вглубь истории лезть не надо, дело решили
эти годы. Советская революция была
катастрофическим выходом из исторической ловушки, в которую попала
Россия при импорте западного капитализма. Катастрофическим – но
выходом. Мягче не нашлось, перепробовали все наличные проекты. Травмы
катастрофы были залечены, ненависть и реваншизм культивировались в
очень небольшом меньшинстве. Но советская система в ходе урбанизации и
смены поколений переживала кризис мировоззрения, опасный для
идеократического государства. «Прогрессивная общественность» решила
этим кризисом воспользоваться и подправить систему «под себя».
Союзники
в этом проекте были влиятельными (от еврокоммунистов до Рейгана, от
Сахарова до фарцовщиков), вероятность успеха велика. Все прошло как по
маслу, отпраздновали победу. Что она будет пирровой, не сомневались.
Но, как и предполагали, удалось сбросить социальную цену
«геополитической катастрофы» на шею большинства. Чтобы заглушить
совесть, раскрутили дикий, невиданный в конце ХХ века социал-дарвинизм.
Интеллигенция…
Вместе с совестью оказалось подавленным и
рациональное сознание. Тут есть проблема для методологов – разве эти
духовные сферы сопряжены? Для нас важнее сам факт. Образованный слой
впал в гипостазирование, на грани безумия. Был испорчен весь понятийный
аппарат, применяемый в познании и понимании общественных процессов.
Пустые, туманные понятия превратились в призраки идолов и могучих
чудовищ, суждения о нашей бренной реальности стали заклинаниями, как у
впавших в транс шаманов, наевшихся галлюциногенных грибов. «Рынок!
Демократия! Инвестиции! Тоталитаризм!» Всякая мера вещей и явлений была
отброшена, число потеряло привычный физический смысл, его надо было
принимать, как мистический образ. Министры и эксперты могли делать
совершенно нелепые утверждения – и ничего! Любой упрек им отвергался
как глупая придирка. Таков уж театр нашего Карабаса-Барабаса.
После
«бури и натиска» 90-х годов наступило затишье. Крот истории продолжал
догрызать теплосети и трубы водоканала, жилищный фонд и
производственные мощности, но все это под анестезией нефтедолларов и
«мюнхенских речей». Все славили лидера, который навеял нам сон золотой.
Мы пригрелись и задремали, заносимые пургой глобализации и российского
телевидения.
И вот – кризис, в который Россию призвали с
сентября 2008 г. Никакой рефлексии он не вызвал. В 90-е годы
государство демонтировало защитные механизмы, которые придавали
экономике СССР устойчивый против таких кризисов характер, и не
выстроило альтернативных защит. Об этом сейчас ни слова (и, похоже, ни
мысли).
Россия, резко ослабленная кризисом 90-х и
прогрессирующей деградацией, оказалась раскрытой и беззащитной против
«импорта» чужих кризисов. В.В.Путин образно определил эту ситуацию так:
«За что боролись, на то и напоролись». Но кто звал на эту «борьбу»?
Ведь большинство было против. Зачем надо было «бороться» за то, чтобы
нас допустили стать жертвой их кризисах? Это следовало бы объяснить
обществу, иначе не будет «восстановлено доверие», которого так желает
власть.
Объяснение кризису дается такое: «Америка нас
заразила». Ах, Америка, нас так долго учили любить твои запретные
плоды. Наш «юноша Эдип», убив отца, вкусил этих плодов. Любовь зла, но
надо же смотреть, с кем имеешь дело, и предохраняться от заразы.
Америка нас заразила! Один обозреватель выразился едко: «Говорится это
с плохо скрываемой гордостью неопытного подростка, лишённого невинности
развратной девкой, заразившей его дурной болезнью». И ведь «неопытного
подростка» поощряла власть. Только за три месяца, с 1 апреля по 1 июля
2008 г. внешний долг российских банков и корпораций вырос на 56,4 млрд.
долларов и составил 492,4 млрд. Ни формальные показатели, ни
предупреждения аналитиков во внимание не принимались, Россия
представлялась «островком стабильности».
Вот, кризис пришел и
разворачивает свои порядки. Нужна программа защиты. Очевидно, она
должна быть разработана исходя из определенной трактовки самого понятия
«кризис». Уходить от ясного определения сущности явления недопустимо.
Что же мы слышим? 20 ноября 2008 г. В.В.Путин сказал, что «нынешний
кризис, как вы знаете, подобен стихии. В рамках давно созданной и
действующей мировой финансовой системы его, как и природное бедствие,
предотвратить было невозможно».
Эта метафора не только ошибочна,
она симптом важного методологического изъяна – натурализации
общественных явлений. Кризис – творение современной культуры и не имеет
ничего общего со стихией. На стихию сваливают, чтобы оправдать
собственное бездействие. Но эти метафоры формируют мышление. Любая
программа вырабатывается исходя из представления о реальности и с
помощью определенного набора познавательных инструментов.
На
ХII Международном Санкт-Петербургском экономическом форуме (6 июня 2008
г.) Д.А. Медведев заявил: «В мире уже обозначились новые центры
экономического развития. И Россия – это один из них, поэтому она
намерена участвовать в формировании новых общих правил игры на мировом
рынке. Поэтому уже в ближайшее время будет принят план превращения
российской столицы в мировой финансовый центр, а рубля – в одну из
ведущих резервных валют».
Очевидно, что это заявление
подготовлено экспертами экономического блока правительства в рамках их
рациональности. Вот наша национальная беда - познавательные инструменты
российских экспертов и политиков, ответственных за хозяйство,
неадекватны реальности. От них требуется объяснение причин ошибок,
иначе государство и общество будут и дальше двигаться по пространству
кризиса вслепую. Но такого объяснения мы, скорее всего, не получим, и
это – симптом деградации культуры в целом.
По истечении трех
месяцев «борьбы с кризисом» мы видим, что ее главная стратегия
заключается в распределении денег, которыми еще располагает
государство. Это – продолжение прежней экономической политики. Но ведь
кризис - особый тип бытия. Это – болезнь общества (хозяйства,
государства). Как и при болезни человека, на этот период необходимо
создать особый тип жизнеустройства, качественно отличный от
жизнеустройства стабильного времени. При серьезной болезни человека
меняется его образ жизни. Для защиты его организма применяются
лекарства и процедуры, которые уничтожают болезнетворное начало или
повышают защитные способности органов и тканей. Иногда необходимо
временное замещение органов искусственными устройствами (почка,
легкие). В крайних случаях производят хирургическое вмешательство,
изменяя саму структуру организма путем ампутации или трансплантации.
Из
этой аналогии следует, что защита от «болезни» кризиса не может быть
достигнута просто раздачей тех средств, которые хозяйство получало в
благополучное время. Распределение денег, которые бы заменили прежние
прибыль, кредиты или зарплату, не лечит, как каша не лечит больного.
Кризис требует создания новых социальных форм и ослабления или
ликвидации тех социальных форм, которые провоцируют болезнь или
усиливают болезнетворное начало.
Вспомним все большие и
успешно преодоленные кризисы – всегда они были периодом интенсивного
социального конструирования и создания новых форм общественной
организации. Так, программа выхода из Великой депрессии США вошла в
историю как «кейнсианская революция», новый этап в социальной
организации западного капитализма. «Реформы Эрхарда» в послевоенной
Германии многое почерпнули из ордолиберализма, социального учения,
соединившего либерализм с немецким государственным порядком. Что уж
говорить о НЭПе как восстановлении страны после кризиса семи лет войны.
Это общее правило: успешный выход из кризиса всегда сопряжен с глубоким
обновлением социальной системы и, соответственно, технологического
уклада.
Почему же мы не видим никаких признаков такого поворота
в России? Как будто даже мысли такой не возникает в элите, владеющей
информационным пространством. Это пространство как будто специально
завалили мусором, чтобы не пробились ненужные вопросы. Фундаментальной
причиной этого является сложившаяся в России за годы реформы аномальная
социальная структура общества. Она и стала устойчивой, и без активного
социального конструирования не перестроится.
Похоже, государство
этим заниматься не собирается. Реально, в России диалог происходит
только между властью и «крупным бизнесом». Большие общности абсолютно
исключены из диалога, они не имеют голоса. Структуру общества
предпочитают просто игнорировать. Для мало-мальски эффективной политики
необходима социокультурная карта общества, пусть даже грубая. В
последние годы быстро меняются культурные характеристики общностей, а
именно они будут влиять на установки и поведение в условиях кризиса.
Простое деление общества на группы по признакам дохода, собственности,
рода занятий недостаточно, но даже оно замалчивается.
Субъекты
общественных процессов – не индивиды, а общности, собравшиеся на
какой-то матрице. Но в каком они состоянии? Не приходилось слышать,
чтобы внятно был поднят вопрос о том, что происходит с большой
общностью «промышленные рабочие» - основой кадрового потенциала
промышленной страны. Их контингент сократился более чем вдвое, на 10
млн. человек. В России продолжается деклассирование рабочих,
значительная часть их опустилась на «социальное дно». А что происходит
с общностью «сельскохозяйственные работники»? Она сократилась в 6 раз.
Деградирует системообразующая для России общность – интеллигенция. Она
замещается «средним классом» - новым социокультурным типом с
«полугуманитарным» образованием, приспособленным к функциям офисного
работника без жестких профессиональных рамок. Высшее образование сейчас
ежегодно поставляет на рынок труда около 600 тыс. таких суррогатных
интеллигентов – при численности выпускников вузов по
физико-математическим и естественнонаучным специальностям 26 тыс.
Вернемся
к кризису. Кризис ударил по России, когда в ней продолжается процесс
распада всех общностей (может быть, кроме криминальных). Этот процесс
был запущен в конце 80-х годов как способ демонтажа советского
общества. Ни остановить его, ни начать «сборку» на новой основе после
2000 года не удалось (если вообще предполагали). После 1991 г. были
остановлены и, в основном, ликвидированы практически все механизмы,
сплачивающие людей в общности, сверху донизу.
Самым главным
процессом стал демонтаж народа (нации). Задача «разборки» советского
народа привела к повреждению или разрушению вообще связей, соединявших
русских в народ как надличностную общность с системными свойствами.
Другой комплекс действий привел к повреждению или разрушению связей,
соединявших этносы и народы России с русским ядром – был проведен
демонтаж советской системы межнационального общежития. Альтернативной
матрицы для сборки народа (нации), адекватной по связующей силе и
разнообразию связей, создано не было. Никакой программы
нациестроительства государство не выработало до сих пор.
Так
совокупность структурных элементов российского общества утратила
«внешний скелет», которым для нее служила нация. При этом пропала и
скрепляющая нацию система связей «горизонтального товарищества»,
которые пронизывали все общности как часть их «внутреннего скелета» и
связывали с другими общностями. Например, Россия утратила национальное
информационное пространство. Она не располагает информационной
системой, чтобы вести низовой «каждодневный плебисцит» по всем вопросам
национальной повестки дня. Исчезли и каналы, по которым до всех граждан
одновременно доводилась эта повестка дня. Телевидение этой функции
выполнять не может, оно служит лишь каналом политической рекламы и
контркультуры.
Уже не раз отмечалось, что кризис, а тем более
послекризисное развитие, требуют от государства выработки и заключения
нового общественного договора. Кто же будет допущен к столу переговоров
в нынешней политической системе? На кого делает ставку эта система?
Какая общность станет локомотивом, который вытащит Россию из кризиса и
поставит «на путь инновационного развития»?
В 90-е годы в России
были предприняты интенсивные попытки классового строительства, прежде
всего, буржуазии, а затем и нового рабочего класса. Для этого
применялись социальные и политические технологии конструктивизма. В
целом, эти попытки не привели к успеху. Классовой культуры и
самосознания до сих пор не возникло ни у «буржуазии», ни у
«пролетариата», и шансов на их возникновение почти нет. Они напоминают
ряженых в социально-политическом театре. Причины для этого
фундаментальны, но их обсуждение выходит за рамки нашей темы.
В
последние годы упор при создании идеологии, легитимирующей современное
жизнеустройство и политический порядок, делается на средний класс. Он
представляется ядром общества и социальной базой власти. Сама эта
доктрина еще остается очень сырой, разработка идеологии среднего класса
ведется вяло. Попытка взять за основу классический либерализм была
ошибкой, философия либерализма, выросшая из Просвещения, давно
неадекватна нынешней реальности. Идея гибридизации остатков либерализма
с Православием и Самодержавием успеха не имела, и даже непонятно, кто
мог надеяться на такой успех.
Кризис заставил форсировать проект
классового строительства, в качестве главного общественного субъекта
России власть выбрала средний класс. 28 ноября 2008 г. программное
заявление сделал В. Сурков. Он сказал: «Если 1980-е были временем
интеллигенции, 1990-е десятилетием олигархов, то нулевые можно считать
эпохой среднего класса, достаточно обширного среднего класса. И не
просто появление и становление, но и выход на историческую сцену».
В
прессе даже заговорили, что средний класс завоевал социальную гегемонию
и политическую власть. Сурков подчеркнул: «Помочь среднему классу
пережить следующий год без серьезного ущерба. Поддержать уровень
занятости и потребления… Потому что российское государство - это его
государство. И российская демократия - его. И будущее у них общее.
Нужно позаботиться о них. Россия - их страна. Медведев и Путин - их
лидеры. И они их в обиду не дадут».
Называть период 2000-2008
гг. эпохой среднего класса – гротеск, иной раз кажется, что тут есть
скрытое издевательство. «Гегемон» не только не определен внятными
признаками, он воспринимается как явление преходящее и
нежизнеспособное, артефакт смутного времени, заслуживающий легкого
сострадания. Ничего эпохального этот субъект не совершил, и ничего от
него не ждут.
Сурков видит в среднем классе прямо становой
хребет современной России: «Российское государство - это его
государство». Неужели это всерьез? Сам этот образ «хозяина государства
Российского» лишает авторитета любую государственную программу борьбы с
кризисом. Средний класс - небольшая общность, составляющая примерно
7-12% населения. По своим социокультурным характеристикам эта общность
- продукт постсоветского смутного времени, который уже не обременен
коллективной памятью «советского типа», но не обрел «своей» памяти. Это
«рожденные в года глухие, пути не помнят своего». Куда он может повести
расколотое общество, кого он может сплотить для творческого усилия?
Чтобы
оценить эффект этого образа, представим себе, что в Москве открыт
монумент, олицетворяющий тот средний класс, о котором говорит Сурков.
Каков может быть этот памятник «белому воротничку» или «офисному
планктону»? Монумент «Чижик-пыжик»? Поставим его в один ряд с уже
известными монументами, символизирующими культурные типы. Это фигура
«Рабочий и крестьянка» - аналог с классовой символикой. Это памятник
«Воину-освободителю» в Трептов-парке. Такое сравнение для «белого
воротничка» убийственно, речь идет о несоизмеримых по потенциалу и
консолидирующей силе социальных общностях.
В ходе обсуждения
роли среднего класса видный идеологический работник «партии власти»
телеведущий Владимир Соловьев подчеркнул, что это – «класс
потребителей, а значит, именно он является двигателем всего, что
происходит в стране». Класс потребителей! И на него власть возлагает
миссию спасения страны от тяжелого кризиса и подвиг «перехода к
инновационному развитию»! Это похоже на театр абсурда.
Каковы
перспективы? Опора на средний класс – тупик. В принципе, сам классовый
подход не отвечает цивилизационным угрозам, который создает для России
этот кризис, принципиально отличный от западного. Другая у него
структура и другой состав действующих лиц. Целеполагание программы
должно исходить из реальности России, и организующей силой сейчас может
быть только государство. Оно больно, но это еще государство. На что же
оно может опереться, сборку и мобилизацию какой общности должно
поддержать?
Преодоление нашего кризиса уже возможно лишь в
рамках цивилизационного проекта. Его вырабатывает надклассовая и
надэтническая общность. В свое время Данилевский назвал ее
«культурно-исторический тип». Эта общность и служит ядром консолидации
в момент больших кризисов, она и задает проект будущего. Трудный ХХ век
Россия прошла, ведомая культурно-историческим типом, который стал
складываться задолго до 1917 года, но оформился уже как «советский
человек». Он сник в 70-80-е годы, а потом был загнан в катакомбы, но не
исчез. Он – молчаливое большинство, хотя и пережившее культурную
травму.
Сейчас неважно, какое духовное убежище соорудил себе
каждый из людей этого типа – стал ли он монархистом, ушел ли в религию
или уповает на нового Сталина. В нынешнем рассыпанном обществе именно
эти люди являются единственной общностью, которая обладает способностью
к организации, большим трудовым и творческим усилиям. Именно они могут
быть собраны на обновленной матрице, ибо сохранилось культурное ядро
этой общности, несущее ценности и смыслы российской цивилизации,
ценности труда, творчества и солидарности. Но это уже другая тема.
Государство
же стоит перед выбором историческим, который выше выбора
идеологического или шкурного. Пока оно от выбора уклоняется, но счетчик
тикает.
