ПЕРВАЯ СТАТЬЯ
https://www.vedomosti.ru/opinion/articles/2018/12/10/788929-stoletie-solzhenitsina-yubilei-zavyazannih-uzlov
Столетие Солженицына: юбилей завязанных узлов
Ведомости
Александру Солженицыну, последнему всемирно признанному классику, целиком принадлежащему русской литературе (а не русско-американской, как Иосиф Бродский), исполнилось 100 лет. В России объявлен юбилейный год Солженицына, открываются музеи и памятники, проходят научные конференции. Казалось бы, все идет по стандартному сценарию. Это, однако, не так.
На протяжении последних 11 лет, прошедших со дня смерти Солженицына, новостные ленты приносят сообщения о конфликтах, связанных с его именем. Во Владивостоке осквернен памятник писателю, жители родного Солженицыну Ростова-на-Дону отказываются от установки памятника ему, и вот совсем недавно в Твери возник инициированный местными активистами скандал вокруг граффити с портретом Солженицына. Интернет и медиа полны «деконструирующих» текстов и даже видео о писателе, не только и не столько ставящих под сомнение его художественный дар, но по большей части обвиняющих его во лжи, искажении истории и предательстве родины. Социальные сети, нынешние заменители салонов и гостиных, полны эмоциональных нападок на Солженицына, причем с самых разных сторон. «Патриоты» не могут простить ему антисоветизма, либералы – выпитой с Путиным чашки чаю. Представить себе такой накал страстей в 1921 или в 1928 гг. – годах столетий Достоевского и Толстого, русских классиков того же, что и Солженицын, «учительного» типа, решительно невозможно.
При этом, как ни парадоксально, при всей ожесточенности полемики вокруг Солженицына подавляющее большинство спорящих находится в плену старой, сложившейся еще в советское время, или новой, постсоветской, мифологии о нем. Причем мифологии политической, имеющей очень малое отношение к литературе. Справедливости ради надо сказать, что этот ракурс восприятия задан самим писателем, его биографией.
«Новый Толстой»
Одним из широко распространенных заблуждений относительно Солженицына является всеобщее убеждение в том, что мировое признание принесла ему публикация или «Одного дня Ивана Денисовича» в 1962 г., или «Архипелага ГУЛаг» в 1973 г. Между тем Нобелевская премия по литературе была совершенно не случайно присуждена Солженицыну в 1970 г., после почти одновременного выхода в 1968–1969 гг. на Западе двух его романов – «Раковый корпус» и «В круге первом». Премия увенчала солженицынские 1960-е – единственное собственно литературное десятилетие его публичной деятельности.
Формулировка нобелевского комитета чрезвычайно точна – премия присуждалась Солженицыну «за нравственную силу, с которой он следовал непреложным традициям русской литературы». Для всего мира эти традиции воплощались в сформировавшемся во второй половине XIX в. «большом русском романе» с его независимостью и общественной актуальностью. Полнее всего эти качества персонифицировались в фигуре Льва Толстого, чей художественный дар сочетался с публицистическим и моральным пафосом, приведшим писателя к конфликту с государством и Церковью. После жесточайшего террора, обрушившегося на русскую литературу с приходом к власти большевиков, многие деятели русской культуры, оказавшиеся в эмиграции, высказывались в том смысле, что эта русская литературная традиция прервана навсегда и новый Толстой в советских условиях невозможен. Тексты Солженицына, и прежде всего его масштабные романы, возвращавшие письмо из прокрустова ложа социалистического реализма к традиционному критическому, сигнализировали миру о своего рода возрождении русской литературы, преодолении ею советского морока. Не случайно уже с середины 1960-х гг. 47-летнего Солженицына в доме Корнея Чуковского, «никогда», по словам Солженицына, «не терявшего чувства литературного наследства и общелитературного масштаба», именовали не иначе как «классик» – настолько художественные замыслы и масштаб их реализации отличали его от повседневного советского уровня. В 1970 г. Шведская академия лишь подтвердила этот завоеванный Солженицыным на родине статус – и он стал последним до сих пор русским автором, который получил Нобелевскую премию, живя в России.
Разбить золотую клетку
Воскрешая в советской России 1960-х гг. фигуру независимого автора, Солженицын неизбежно столкнулся с трудностями: после 1966 г. ни одно его произведение не могло пройти советскую цензуру. Решившись пренебречь цензурными запретами, Солженицын неизбежно выходил в плоскость политики. «Мне пришлось, когда я свои романы пускал в жизнь, принять функции общественного борца», – писал он. Установившиеся в СССР с конца 1920-х гг. правила не допускали существования неподцензурного писателя в публичном поле и предписывали наказание для такового, обнаруженного в подполье. Весь корпус текстов, официально признаваемый государством «литературой», мог располагаться исключительно в пространстве Союза советских писателей (ССП).
Уникальность роли Солженицына в том, что он был первым в истории членом ССП, кто открыто восстал против сложившейся системы. По меткому выражению французского журналиста Бернара Пиво, «Солженицыну удалось в 60-е гг. разрушить тот «золотой уют», которым власть окружила и удушала советскую литературу». Его письмо IV съезду писателей (1967 г.) было первым публичным протестом не только против цензуры, но и против полной подчиненности ССП государству. Одним из центральных пунктов обвинений Солженицына в адрес чиновников от литературы было то, что они никак не защитили сотни членов ССП, замученных в сталинских лагерях или расстрелянных за годы террора.
Разумеется, вопрос о коммунистическом терроре, продолжавшемся в России/СССР с 1917 по 1956 г., был – как в Германии после 1945 г. вопрос о наследии и практиках нацистского режима – центральным для советского общественного развития после ХХ съезда партии. Одной из составляющих классического типа русского литератора, сложившегося в дореволюционной России, на который, несомненно, ориентировался Солженицын, всегда было бескомпромиссное внимание к общественным проблемам. Обойти для него тему ГУЛага было невозможно, тем более что тюремный и лагерный опыт, по его признанию, сформировал его как писателя. Результатом работы Солженицына с этой национальной травмой явился «Архипелаг ГУЛаг» – трехтомный «опыт художественного исследования», построенный на свидетельствах очевидцев, личном опыте и изучении доступных тогда документов. Этот текст, новаторский в художественном отношении и крайне радикальный в идеологическом, был закончен в 1968 г. и скрывался автором по соображениям безопасности. Захват органами КГБ рукописи «Архипелага» осенью 1973 г. и столь же «силовой» ответ Солженицына (его немедленная публикация на Западе) стали поворотным моментом не только в его личной судьбе, но и – редчайший случай в истории литературы – в мировом общественно-политическом процессе. Переведенный на десятки языков, «ГУЛаг» положил конец просоветским симпатиям западных интеллектуалов.
Дуб и теленок
К моменту публикации «Архипелага» Солженицын являл собой беспрецедентный для СССР пример человека-институции, чьи действия были абсолютно автономны от государства, – и это в государстве, претендующем на тотальный контроль своих граждан.
Помимо идеологического противостояния советской власти Солженицын вел последовательную работу по преодолению советских репрессивных табу и возрождению нормальных (по сути – дореволюционных) форм культурной жизни: он был первым с 1929 г. живущим в СССР писателем, кто в 1970 г. открыто установил контакт с зарубежными издателями, которым передавал для публикации свои тексты, минуя советскую цензуру; по его инициативе был возрожден (опять-таки впервые с 1918 г., когда в Москве был напечатан преемник «Вех» – сборник «Из глубины») жанр неподцензурного общественно-философского сборника, объединившего оппозиционных советской идеологии авторов («Из-под глыб», 1974 г.). Но, разумеется, по резкости ничто из этого не могло сравниться с «Архипелагом» – текстом-свидетельством, открыто ставящим вопрос о бесчеловечной природе не сталинского режима, но всей коммунистической власти с 1917 г. и о преступлениях против человечества, совершенных ею за десятилетия управления Россией коммунистами.
Выход «Архипелага» на Западе, сопровождавшийся, с одной стороны, широчайшей кампанией поддержки преследуемого на родине писателя-нобелиата, а с другой – столь же невиданной по размаху атакой на него во всех советских медиа, завершился еще одним беспрецедентным событием, из череды которых фактически и состоит вся жизнь Солженицына: 13 февраля 1974 г. он был арестован и выслан из СССР. Память советских людей хранила лишь одно подобное событие, относящееся к 1929 г., – высылку Льва Троцкого. Поставив писателя на одну доску с опальным вождем Октября, государство расписалось в своей беспомощности и, по сути, проигрыше в том поединке, который сам Солженицын иронически обозначит в названии своих мемуаров – «Бодался теленок с дубом».
В 1974 г. на Западе оказался уже не столько писатель, сколько всемирно известный борец за свободу и обличитель коммунизма со вполне установившейся системой ценностей.
Утопия «Красного колеса»
Время выхода «Архипелага ГУЛаг» и высылки Солженицына из СССР – период не только его наивысшей мировой славы, но и наибольшей общественной поддержки среди советской интеллигенции, разочарованной и раздраженной консервативным поворотом властей после 1968 г., ползучей ресталинизацией и ростом репрессий против инакомыслящих. «Так все истосковались ударить государственную власть в морду, что за меня было сплошь все неказенное, хотя б и чужое, – и несколько лет я шел по гребню этой волны, преследуемый одним КГБ, но зато поддержанный слитно всем обществом», – вспоминал Солженицын.
Оказавшись на Западе, Солженицын фактически объявляет о конце писательской деятельности в ее традиционном понимании – всю оставшуюся жизнь он намерен посвятить своему задуманному еще в довоенной юности замыслу романа о русской революции.
«Красное колесо», которое часто укоряют за традиционность, представляет собой типично модернистский утопический проект, задачи которого далеки от литературных. Свою задачу Солженицын видит в том, «чтобы не писать, а восстанавливать правду», восстановить искаженную и оболганную большевизмом русскую историю «в ее полноте». Отсюда – непомерный объем «повествованья», призванного едва ли не физически возместить собою реконструируемый автором временной отрезок – с 1910-х до 1930-х гг. Утопичность задачи вскоре станет ясна и Солженицыну, который откажется от первоначального плана довести рассказ до 1936 г., прервав его на «Апреле семнадцатого». Сформировавшаяся к 1973 г., уже в самом начале работы над «Красным колесом» и изучения опыта русской революции система ценностей будет определять общественную и политическую позицию Солженицына до конца его жизни. По мере обнародования этой позиции сторонников писателя становится все меньше.
Мир vs. насилие
Как и основная часть диссидентского движения в СССР, Солженицын утверждает приоритет этики над политикой, всячески дистанцируясь от статуса политика и настаивая на своей художнической идентичности. Однако в отличие от диссидентов Солженицын отказывается сводить свою деятельность к либеральной правозащитной повестке. Он декларирует «Нравственность выше права!» и претендует на глобальные обобщения морального характера. Роковой опыт русской революции он считает следствием кризиса европейского Просвещения и безрелигиозности и предрекает сосредоточенному на материализме и частном комфорте Западу упадок и захват советским коммунизмом. На этом кризисном пути, утверждает Солженицын, историческая Россия опередила Запад и пример ее трагической судьбы должен служить всемирным предостережением.
Позиция Солженицына в отношении СССР совершенно бескомпромиссна: выступая с публичными речами в непредставимых прежде (да и теперь) для русского писателя местах – на съезде крупнейших американских профсоюзов, в конгрессе США, перед выпускниками Гарварда, – Солженицын подвергает резкой критике западные демократии за уступчивость в политике разрядки. В соответствии со сформулированным им еще в СССР концептом альтернативой «миру» является не «война», но «насилие». Лишь борьба с насилием, которое воплощено в тоталитарных практиках коммунизма, является спасением Запада, а не тактическая «борьба за мир», в которой Запад неизменно идет на уступки СССР. Ответ Солженицына на прямой вопрос «Должен ли Запад идти на риск большой войны ради свободы других?» звучит (огрубляя, но не искажая смысл) как – «Да!» Писатель призывает Запад к активному вмешательству во внутренние дела СССР с целью заставить власти либерализовать режим, заявляя: «Внутренних дел» не осталось на нашей тесной планете».
Тактический союз Запада со Сталиным во Второй мировой войне он именует «роковым союзом со Злом», а саму войну «злополучной» и «только укрепившей ярмо» народов СССР. По мысли Солженицына, мировая демократия «могла разбить один тоталитаризм за другим – и германский, и советский», но не сделала этого, позволив «родиться третьему тоталитаризму – китайскому».
Не удивительно, что далеко не все на Востоке и на Западе готовы были разделить столь радикально-непрагматический подход и принять позицию религиозного проповедника-моралиста, занятую Солженицыным.
После коммунизма
Падение коммунизма стало для Солженицына неожиданностью. Как и обещал в середине 1970-х, он вернулся в Россию вслед за широкой публикацией своих текстов. Революционные события в СССР – перестройку и распад Союза – он воспринимал сквозь свой опыт глубокого погружения в реалии падения русской государственности в 1917 г., пытаясь предостеречь от ошибок, допущенных демократами Временного правительства, молодую российскую демократию. Приветствуя распад советской империи, Солженицын призывал русских сосредоточиться на своем собственном развитии, оставив в стороне великодержавные амбиции. Критикуя проведенные большевиками национальные границы республик, Солженицын предвидел межнациональные конфликты 1990-х и 2000-х. К середине 1990-х современное положение России характеризовалось им как «Россия в обвале» – по его мысли, обломки коммунизма обрушили новую государственность, доведя страну до критического состояния. Высшую государственную награду постсоветской России – орден Андрея Первозванного – Солженицын принять из рук президента Бориса Ельцина отказался.
На девятом десятке лет Солженицын с надеждой смотрит на обновившуюся после ухода Ельцина власть. Он ни разу не приехал в Кремль, но дважды принимал президента Путина на своей территории, в доме под Москвой, подчеркивая, что для него он бывший сотрудник разведки, а не следователь КГБ. Беседы с Путиным, насколько можно судить, носили обычный для Солженицына проповеднический характер – он пытался убедить собеседника в ценности столыпинских реформ и земского опыта местного самоуправления. При всей подчеркнутой корректности до конца жизни Солженицын педалирует свою независимость и дистанцированность от власти.
Солженицын и мы
Даже из этого конспективного изложения солженицынского пути становится очевидно, что он проходит по самым болезненным точкам, или, используя термин самого писателя, узлам российской истории. Причем истории не отошедшей в прошлое, а длящейся по сегодня. Истории, которая до сих пор является предметом и орудием современной нам политики.
Прежде всего, разумеется, речь идет о ключевом для новейшей истории России советском опыте. Солженицын абсолютно последователен и непримирим в своем отрицании практики тоталитаризма. Как известно, государство, по Веберу, есть институт, обладающий правом на легитимное насилие. При перемещении ударения на слово «насилие» государство, по Солженицыну, теряет право на суверенитет, становясь воплощением безнравственного Зла. Таким Злом был для него СССР, и, как не раз манифестировал Солженицын, свободный мир был обязан идти в борьбе с тоталитаризмом на самые решительные действия, не исключая силовых.
Радикальность солженицынской позиции по отношению к большевизму казалась невероятной даже его близким друзьям. Так, главы «Архипелага ГУЛаг», сочувственно рассказывающие о повернувших свое оружие против Красной армии солдатах Русской освободительной армии, именовавшихся в советском обиходе власовцами, поначалу вызвали неприятие даже у тайно печатавшей текст «Архипелага» Елены Чуковской, внучки Корнея Ивановича, в семье которого, как мы помним, Солженицына не именовали иначе как классиком. Преодолеть советские идеологические табу с той резкостью, последовательностью и решительностью, с какой это сделал Солженицын, многим в конце 1960-х – начале 1970-х было не под силу.
Совершенно не удивительно, что с нарастанием тенденции к ресоветизации, оправданию советского прошлого и встраиванию его в конструируемый современной российской властью бесконфликтный исторический нарратив – от св. Владимира до Владимира Путина – суждения Солженицына, казавшиеся в 1990-е гг., после первых массовых тиражей «Архипелага» на родине, очевидными и едва ли не консенсусными, вновь приобретают специфическую «токсичность». Конфликт Солженицына как проповедника-утописта, посвятившего свою писательскую жизнь изобличению государственного насилия, с любой государственной властью, делающей в своих узко политических и корыстных целях на это насилие ставку, неизбежен.
Солженицын понимал патриотизм как «сбережение народа», избывшего травму коммунизма через нравственное самоочищение и раскаяние, но отнюдь не как внешнеполитическую экспансию, агрессивность и пропагандистскую симуляцию былого и нынешнего «имперского» величия. В отстаивании прав русских Солженицын всегда призывал избегать насилия – и можно вообразить, в какой ужас привела бы его русско-украинская война с десятками тысяч жертв. Думается, что оправдать ее не были бы способны для него никакие территориальные приобретения – и даже всегда почитавшийся Солженицыным русским Крым.
Не удивительно, что имя Солженицына, завершившего основной корпус своих художественных текстов в начале 70-х гг. прошлого века, и в год столетия продолжает вызывать самые яростные споры в России. Трагические узлы русской истории, описанию и пониманию которых он посвятил жизнь, остаются неразвязанными.
Автор — историк литературы, журналист
ВТОРАЯ СТАТЬЯ
https://ria.ru/20181210/1547646727.html
Непонятый Солженицын
Максим Соколов
Обыкновенно есть срок, по истечении которого персона — будь то поэт, писатель, правитель etc. — уже всецело принадлежит истории. Это не значит, что историческая личность отныне вообще не актуальна и ее поглотила медленная Лета, — есть такие личности, которые и спустя многие века и даже тысячелетия представляют собой урок и поучительный рассказ. Но их уже рассматривают sub specie aeternitatis, то есть без гнева и пристрастия. Или по крайней мере с минимальным пристрастием.
Это относится и к писателям. Двухсотлетия со дня рождения Гоголя (2009), Герцена (2012), гр. А. К. Толстого (2017), Тургенева (2018) отмечались довольно тихо и уж вовсе без брани. Притом что иные из юбиляров были личностями, некогда возбуждавшими большие споры. Нет оснований полагать, что в 2021 году 200-летия Достоевского и Некрасова пройдут более бурно.
В Москве памятник Солженицыну откроют в день его столетия
Скажут: два века — это уже слишком много, тут все страсти усмиряются. Но ведь и вековые юбилеи проходили довольно мирно — Шолохов (2004), Твардовский (2012), Галич (2018). Даже Шаламов (2007), писавший о лагерях вещи пострашнее Солженицына, не вызвал особенных споров в год своего столетия.
Тогда как с Александром Исаевичем все как с цепи сорвались, обвиняя его к 100-летию со дня рождения во всех смертных грехах. Причем никого особенно не волновало изобличение Солженицына ни в 1994 году, когда после двадцатилетнего изгнания он вернулся в Россию, ни в 2008 году, когда он скончал свой жизненный путь. К юбилею же — прямое неистовство.
Причем неистовство никак нельзя объяснить простым воспроизводством советских текстов 1974 года на тему "Позор литературному власовцу!". Все-таки более чем сорокалетний перерыв традиции. К тому же советский агитпроп — страшно сказать! — действовал аккуратнее, чем наши совсем неаккуратные современники, распространяющие со ссылками друг на друга сообщение, что Солженицын-де призывал США к атомным бомбардировкам СССР.
Памятник писателю и философу Александру Солженицыну. Архивное фото
Можно было бы это и проигнорировать — дескать, много чести, — но реакция тут была бы предсказуема: "А! Забоялись, делают вид, что ничего такого не было". Поэтому, рискуя удлинением этого текста (но зато помня завет А. И., призывавшего в спорных случаях цитировать подробно), готов показать, что не забоялись. Да и надо же когда-нибудь покончить с традицией постсоветской лжи. Итак.
Основанием для полного проклятия являются лишь две главы из трехтомной и семичастной книги "Архипелаг ГУЛАГ", которая стала вполне доступной еще в 1990 году. А именно "Обреченные" и "Ветерок революции" (гл. 1-2, части 5). Первая из глав описывает учрежденные 17 апреля 1943 года каторжные лагеря с особенно суровыми условиями содержания и предназначенными для сотрудничавших с немцем. А грех Солженицына состоял в попытке выслушать и другую сторону — ведь коллаборация была не единичным явлением. Тема была лишь затронута, окончательного вердикта не произносилось, но клеймо "литературного власовца" осталось. С точки зрения просоветских критиков, есть такие вещи, углубленное рассмотрение которых противопоказано.
Знаменитости в Одноклассниках зачитают отрывки из произведений Солженицына
Во второй главе сообщалось о зэковских настроениях 1950 года: "Жаркой ночью в Омске, когда нас, распаренное, испотевшее мясо, месили и впихивали в воронок, мы кричали надзирателям из глубины: "Подождите, гады! Будет на вас Трумен! Бросят вам атомную бомбу на голову!" И так уж мы изболелись по правде, что не жаль было и самим сгореть под одной бомбой с палачами. Мы были в том предельном состоянии, когда нечего терять". Там же рядом говорится: "Мне самому сейчас дико вспоминать эти наши тогдашние губительные ложные надежды. Всеобщее ядерное уничтожение ни для кого не выход. Да и без ядерного: всякая военная обстановка лишь служит оправданием для внутренней тирании, усиляет ее. Но искажена будет моя история, если я не скажу правды — что чувствовали мы в то лето".
И все — но из этого порождается передаваемое из уст в уста сообщение, что Солженицын и в 70-е, и в 80-е призывал власти и общественность США произвести ядерную бомбардировку СССР.
Памятник писателю, лауреату Нобелевской премии Александру Солженицыну работы скульптора Анатолия Шишкова в Белгороде. Архивное фото
И упущенная возможность: в той же главе про ветерок революции очень сочувственно описывались литовцы, эстонцы и украинские самостийники — с явным и бросающимся в глаза выбелением их образов и их борьбы. Казалось бы, сейчас это было бы совершенно в масть — показать, как писатель солидаризовался с бандеровцами и "лесными братьями". Но — вероятно, по причине незнакомства с оригинальным текстом — в этом Солженицына не упрекают.
Тут впечатляет узость взгляда. У Солженицына была проза до "Архипелага", начиная с "Ивана Денисовича". Было после "Архипелага" его opus magnum — десятитомное "Красное колесо. Повествование в отмеренных сроках", было "Двести лет вместе" о судьбах еврейства в России/СССР, были мемуарные книги, была публицистика "Как нам обустроить Россию" (1990) и "Россия в обвале" (1998), были рассуждения о французской и февральской революциях. Но критики поминают только уязвимые места из двух глав "Архипелага". Как если бы для критиков Пушкина не существовало бы ни "Клеветникам России", ни "Капитанской дочки", ни "Арапа Петра Великого", а только приписываемое (dubia) поэту юношеское стихотворение:
"Мы добрых граждан позабавим
И у позорного столпа
Кишкой последнего попа
Последнего царя удавим".
То-то была бы углубленная пушкинистика.
17 августа, 11:11
"Теория заблуждений". Мифы вокруг Александра Солженицына"Один день Ивана Денисовича" – повесть, подарившая Александру Солженицыну мировую известность. С тех пор о его жизни много писали и еще больше лгали: и у нас, и на Западе. Автор и ведущий программы Армен Гаспарян рассказывает про мифы вокруг советского диссидента и лауреата Нобелевской премии по литературе.
Но взглянем на вопрос и с другой стороны. А. И. был личностью пророческого типа (что не комплимент и не упрек, но простая констатация факта). Одна из черт такой личности — совершенное безразличие к тому, чтобы быть червонцем, который любезен всем. "Ты царь, живи один", и никакого подличанья перед референтной группой. Зубчатая история симпатий к Солженицыну, затем обернувшаяся крайней антипатией, — тому порукой.
Сперва сторонники ленинских начал, проникшиеся в 1962 году к "Ивану Денисовичу", потом либералы-западники, для которых автор "Архипелага" был наш — смелый разоблачитель. Но вскоре выяснилось что к ленинским началам А. И. относится неважно, да и грешит почвенничеством. А также неполиткорректностью по отношению к создателям архипелага. Либералов больно резанула биография Нафталия Френкеля с завершающим выводом: "Мне кажется, он ненавидел эту страну".
Ссыльный Александр Солженицын в лагерной телогрейке, 1953 год. Архивное фото
Дальше — больше. "Красное колесо" утверждало мысль, что Октябрьская революция была всего лишь афтершоком, тогда как главной катастрофой, после которой все пошло под откос, была Февральская революция, когда сбылась вековечная мечта русской интеллигенции и самодержавие пало. А. И. раздавал нелицеприятные суждения направо и налево, не пожалел и просвещенный Запад, и постсоветских реформаторов — "Россия в обвале", какая уж там любезность. Венцом всего стала дружба с В. В. Путиным и двухтомник "Двести лет вместе", еврейству уж совсем не понравившийся.
А закончилось тем, что критики Солженицына вернулись на круги своя, точно воспроизведя практических работников, критиковавших его после "Ивана Денисовича" словами "Имя нам — легион". Не шутили нимало.
Во Франции признали правоту Солженицына о духовном истощении Запада
Беда всех разоблачителей — от контрпропагандистов 70-х годов ("Спираль измены Солженицына", выпущенная в СССР закрытым тиражом) до либерала-сатирика В. Н. Войновича ("Портрет на фоне мифа", 2002) — в очень плоском и приземленном образе мысли. Он ваш идейный враг, вы ненавидите его? Имеете право. Но даже и в отношении к врагу должно понимать его масштаб и размер. Без этого получится только зоильство и фельетонизм.
Если же видеть масштаб Солженицына, тогда нельзя не поразиться ни пафосу свободы в "Архипелаге" — ибо все три тома о несчастье и о сопротивлении духа этому несчастью, ни фантастическому владению всеми регистрами русского языка. От библейски-пророческого до едко-иронического. Стоило бы сперва найти соразмерно владеющего, прежде чем описывать "Архипелаг" как примитивную антисоветскую агитку.
В "Красном колесе" нельзя не поразиться не только ширине охвата событий — ведь логика повествования все время заставляет возвращаться вспять, к изначалию — отсюда и столыпинские главы, отсюда и "Этюд о монархе" — юном Николае II, отсюда и "Кадетские истоки" — уж совсем давняя история либерального освободительства. Повествование есть искусная одновременная игра на десяти, двадцати, пятидесяти досках. И при этом очень глубокое вчувствование в личность персонажей — внутренним монологам Николая II и Ленина веришь безоговорочно. Это не говоря о том, что ничего сравнимого про 1917 год — в русской литературе нет. А год этот и спустя сто лет касается до всех и каждого.
Что же до Солженицына-мыслителя, то он еще в 70-е поднялся над примитивным противопоставлением "коммунизм — антикоммунизм" (resp.: "темный Восток — светлый Запад"). В Гарвардской речи (1978 год — а будто сегодня) он сказал: "Ослепление превосходства поддерживает представление, что всем обширным областям на нашей планете следует развиваться и доразвиться до нынешних западных систем, теоретически наивысших, практически наиболее привлекательных; что все те миры только временно удерживаются — злыми правителями, или тяжелыми расстройствами, или варварством и непониманием — от того, чтоб устремиться по пути западной многопартийной демократии и перенять западный образ жизни. И страны оцениваются по тому, насколько они успели продвинуться этим путем. Но такое представление выросло, напротив, на западном непонимании сущности остальных миров… Если меня спросят: хочу ли я предложить своей стране в качестве образца сегодняшний Запад, как он есть, я должен буду откровенно ответить: нет, ваше общество я не мог бы рекомендовать как идеал для преобразования нашего. Западная система в ее нынешнем, духовно-истощенном виде не представляется заманчивой". И это вредитель и примитивный агент влияния (или просто агент)? Побойтесь Бога.
"Красное колесо" Солженицына впервые издадут на английском
И далее: "Вот каков кризис: не то даже страшно, что мир расколот, но что у главных расколотых частей его — сходная болезнь. Держаться сегодня за окостеневшие формулы эпохи Просвещения — ретроградство. Эта социальная догматика оставляет нас беспомощными в испытаниях нынешнего века". Что уж говорить о веке XXI, который в итоге как бы не пострашнее XX века окажется.
Есть особенность, с которой развивается общественное мнение и общественная мысль, проходя через стадию острого неприятия к последующему "Да кто же этого не знает?". Тот, кто возвещает правду первым, получает сполна от современников, а потомки удивляются: что здесь было такого свежего и неожиданного?
Так вот. В 1962 году, когда был опубликован "Один день Ивана Денисовича", для многих стала откровением фигура главного героя — простого колхозника. Устойчивый советский миф гласил, что если и сажали, то лишь в 1937-1938 годах — и все больше наркомов, дипломатов, командармов, писателей. И при чем здесь простой мужик?
Появился "Иван Денисович" — и миф угас.
В 1974 году, когда на Западе вышел в свет "Архипелаг ГУЛАГ", самым убойным оказался титульный лист — "Опыт исторического исследования. 1918-1953". Он разбил миф о ленинских началах, безусловно светлых и лишь затем непонятно почему поруганных Сталиным. А выяснилось, что кровь и грязь, тюрьмы и трупы сопутствовали всему героическому советскому тридцатипятилетию — от перстов Авроры и до смерти Сталина. Получился такой удар по "ленинской гвардии", которого по сей день не могут простить ни с одной, ни с другой стороны.
В 1980-е, когда выходили в свет узлы "Красного колеса", было довольно сильно распространено ветхое представление о том, как в феврале 17-го взошла заря пленительного счастья, Россия вспряла ото сна, и только большевики (как и Сталин, тоже надутые ветром, вдруг появились и все испортили). Сколь сильно поломал Солженицын эту либерально-кадетскую версию русской катастрофы, мы все могли видеть в прошлом году, в спорах о столетии революции. Февралисты были — да все сплыли, да и сторонники Великого Октября выглядели довольно кисло.
А и Гарвардская речь, и публицистические выступления на исторические темы, и вполне злободневные "Жить не по лжи", "Как нам обустроить Россию" и "Россия в обвале" — все, в общем-то, об одном. О том, что прогрессивное человечество давно и все более явно идет к катастрофе, а наши старания угнаться за катастрофой петушком за дрожками только глупы и комичны. Наверное, вскоре и это станет общим местом — хотя не будет ли поздно?
Трагический русский XX век издавна порождал вопрос и запрос "Когда же явится наш эпос, сопоставимый с "Войной и миром"?". Время пришло — и эпос явился, и пророческое слово прозвучало, другое дело, что оно многим не понравилось своей горечью. Впрочем, у пророков работа такая — быть непонятым. Понятый и приятный всем пророк — это как деревянное железо.
КОММЕНТАРИИ на РИА
Dmitriy D
10 декабря, 15:09
30 лет назад про него знали только, что он сидел, писал антисоветчину , уехал в США. Как ни странно весьма нейтральная информация. А сейчас любой желающий и книги прочитает и биографию в нюансах, да и про советский период документы в открытом доступе, а не в домыслах как тогда. И вот тут то и оказалось, что зря Солженицину сочувствовали, он конечно невероятно упорный и трудолюбивый человек, гений упорства, даже упёртости. Но на этом таланты заканчиваются, ну если не считать за талант невероятное самомнение и желание стать "классиком" и "пророком". Но на такие "посты" не самоназначаются. А дальше выходит что читать его "чугунный" слог невозможно, есть ли кто то, кто прочитал его не по политическим пристрастиям а по любви к чтению? Сомневаюсь. Его личная биография вызывает неприязнь. Арест трагедия, безусловно, но вся остальная жизнь это смертельная обида суперэгоиста и мегасамолюбованца
на Родину. А труд- создание пропагандистской дубины против своей страны. Всё , больше ничего.
Александр А
10 декабря, 20:20
В статье фото Солженицына в телогрейке - постановочное. С этим давно уже разобрались историки. Также в статье есть важная неточность: на первой странице "Архипелаг ГУЛАГ" написано "Опыт художественного исследования", а не исторического. А это значит, что далее идет вымысел автора, либо факты, которые намеренно гиперболизированны, чтобы достичь нужного автору эмоционального эффекта. Еще раз, "Архипелаг ГУЛАГ" - это художественная книга, а не документальная. Он рассчитана на ЭМОЦИИ человека, а не на здравый смысл. Даже с первой истории, где люди едят замерзших в вековых льдах тритонов, уже понятно, что это фантазия)) Мясо по прошествии такого времени при разморозке просто превратится в жижу)) Впрочем как и все, что дальше в книге, фантастическая жижа)
|
